Второй пол

Кроме того, ей, как всем угнетенным, случается намеренно прятать свое подлинное лицо; раб, слуга, нищий – все те, кто зависит от прихотей господина, научились противопоставлять ему неизменную улыбку или загадочную невозмутимость; свои истинные чувства, истинное поведение они тщательно скрывают. Женщину также с отрочества учат лгать мужчинам, хитрить, лавировать. Она встречает их с заимствованным, чужим лицом; она осторожничает, лицемерит, лицедействует.

Но женская тайна, какой она видится мифологическому мышлению, – это более глубокая реальность. На самом деле она непосредственно заложена в самой мифологии абсолютного Другого. Допуская, что несущностное сознание тоже есть незамутненная субъективность, способная использовать Cogito, мы признаем, что на деле оно самодостаточно и в конечном счете сущностно; чтобы всякая обоюдность оказалась невозможной, нужно, чтобы Другой был другим для самого себя, чтобы сама его субъективность была отмечена инаковостью; такое сознание, отчужденное как сознание, в своем чисто имманентном присутствии неизбежно будет тайной; оно будет «тайной-в-себе» уже потому, что является «тайной-для-себя»; оно будет абсолютной тайной. Точно так же существует тайна негра или азиата, существует помимо загадки, вызванной их скрытностью, – именно потому, что их, безусловно, воспринимают как несущностного Другого. Надо заметить, что американский гражданин, приводящий в глубокое недоумение среднего европейца, все же не воспринимается как нечто «таинственное»: европеец лишь скромно признается, что не понимает его; так и женщина не всегда «понимает» мужчину, но никакой мужской тайны не существует; все дело в том, что процветающая Америка и мужчина находятся в положении господина, тайна же – достояние раба.

Разумеется, в сумерках притворства можно только предаваться мечтам о позитивной реальности тайны; подобно некоторым побочным галлюцинациям, она рассеивается при малейшей попытке ее зафиксировать. Литературе никак не удается описать «таинственных» женщин; они лишь могут казаться странными, загадочными в начале романа; но, если только история не остается незавершенной, они всегда в конце концов выдают свой секрет и становятся цельными и ясными персонажами. Например, герой книг Питера Чейни не перестает удивляться непредсказуемым капризам женщин: никогда нельзя угадать, как они себя поведут, они сбивают все расчеты; на самом же деле, стоит читателю узнать, что движет их поступками, как они предстают весьма несложными механизмами; одна – шпионка, другая – воровка; как бы ловко ни была закручена интрига, к ней всегда существует ключ, а иначе и быть не может, как бы ни был талантлив автор и каким бы богатым воображением он ни обладал. Тайна – это всегда только мираж, при малейшей попытке в него вглядеться он исчезает.

Тем самым мы видим, что миф в значительной степени объясняется тем, какое применение находит ему человек. Миф о женщине – это роскошь. Он может возникнуть, только если человек свободен от бремени неотложных потребностей; чем более конкретно переживаются отношения, тем менее они идеализированы. Древнеегипетский феллах, крестьянин-бедуин, средневековый ремесленник, современный рабочий имеют в силу трудовой необходимости и бедности слишком определенные отношения с конкретной женщиной, своей подругой, чтобы украшать ее доброй или недоброй аурой. Черные и белые статуи женственности были воздвигнуты в те эпохи и теми классами, которым был отпущен досуг, чтобы предаваться мечтам. Но и в роскоши есть своя польза; мечты эти всегда властно направлялись соображениями выгоды. Конечно, большинство мифов коренятся в стихийном отношении человека к собственному существованию и окружающему миру, но преодоление опыта и движение к трансцендентной Идее сознательно осуществлялось патриархальным обществом с целью самооправдания; через мифы оно навязывало людям свои законы и нравы в образной и наглядной форме; коллективный императив проникал в каждое конкретное сознание в виде мифа. При посредстве религий, традиций, языка, сказок, песен, кино мифы проникают даже в существование тех, кто сильнее всего порабощен материальной реальностью. Каждый может обрести в них источник сублимации своего скромного опыта: одного обманула любимая женщина, и он заявляет, что она – взбесившаяся матка; другого мучит мысль о своем мужском бессилии, и женщина превращается в самку богомола; третьему нравится общество его жены, и вот она уже Гармония, Покой, кормилица-земля. Склонность к дешевой вечности, к карманному абсолюту, свойственная большинству мужчин, удовлетворяется мифами. Малейшее волнение или неприятность становятся отражением вневременной Идеи; эта иллюзия приятно тешит тщеславие.