Второй после Солнца

– Такую повинную голову римский меч не сечёт, – успокоил его слегка озадаченный таким излиянием чувств Германик.

– Но правосудие должно свершиться! Арминий – враг Рима и, значит, – враг народа, – продолжил самообличения Сегест. – Он изменил Риму – и, значит, изменил Родине. За неимением самого изменника Родины я предлагаю передать правосудию членов его семьи – его жену, сына и тестя, которые скрываются в этом доме.

– Папенька, не выдавайте их! – взмолилась Гризельда, всё дожидавшаяся своего Аркашу в отцовском доме.

– Да им просто покажут столицу мира, а то весь век просидят в нашей дыре, – попытался успокоить её Сегест.

Но, чувствуя, что аргументы его не производят на неё впечатления, он закричал:

– Ты думаешь, мне не больно? Но ему, Арминишке, будет ещё больнее, так как он слабый, этот предатель, бьющий исподтишка, он слабее меня, и ради этого я готов терпеть свою боль – и ты претерпи!

– Дело не в вашей боли! – возмутилась Гризельда. – Сколько вам пообещали за сестру римляне? Скажите – Арминий даст больше.

– Дура! – рявкнул Сегест. – Смотри! Смотри, как мне больно, но ему будет ещё больнее! – и он ударился головой о стену, как бился недавно Август. – Смотри и ты, Туснельда, – добавил он, увидев тихо вошедшую старшую дочь.

И он бился о стену головой, оставляя граффити в виде клочьев седых волос и кровавых потёков, как от огромного раздавленного комара-кровососа.

– Дешёвка, – Германик сплюнул и вышел вон. – Отправьте в Рим женщину с ребёнком, старика оставьте – не доедет, – бросил он на ходу ординарцам.

– Неужели, Туснельда, ты думаешь, что я не люблю тебя? – упавшим голосом спросил Сегест, растерянно глядя вслед Германику. – Я хотел быть с вами, я хотел защищать вас…

– Мне всё равно, – холодно сказала Туснельда, глядя в окно. – Все меня любят, но сегодня меня и моего сына погонят в Рим как добычу.

– Эй вы! – крикнул Сегест сопровождавшим Германика римлянам. – С вами поедет королева. Кто вызовет её неудовольствие – будет иметь дело со мной, Сегестом!

– Папаша, будь спок, – хмыкнули римляне, – всё будет ОК. Только пусть много барахла не берёт – мы её обеспечим казённым. И ты, рыжая, собирайся, – сказали они Гризельде.

– Хватит с вас и одной! – крикнул Сегест, занося над Гризельдой кинжал. – Вторую фиг получите!

– Ладно, ладно, остынь, – отступили римляне. – Не хочет в Рим – пусть остаётся в своей глухомани.

Тиберия, уже подсевшего на иглу императорской власти, но всё ещё продолжавшего игру в поддавки со своими сторонниками и в кошки-мышки со своими противниками (он всё тянул с согласием возглавить империю), не могли не беспокоить победы Германика: юный племянник, любимый и в войсках, и в плебсе, и в сенате, тревожил его теперь больше, чем вся бунтующая Германия со всеми её Арминиями.

И он отозвал Германика в Рим, подальше от преданных племяннику легионов. Дабы смягчить отставку, Германику был устроен триумф с размахом, ещё не виданным в Риме – судя по воодушевлению его участников. За колесницами с триумфатором и его семьёй, за телегами, набитыми трофеями, под восторженные вопли толпы шли колонны пленных германцев и впереди всех – Туснельда.

Рядом с Туснельдой семенил младенец – её сын Тумелик. Младенец улыбался: ему нравился праздник.

«Аркаше Россиянику от Цезаря Германика» было написано на ленте, которая спускалась с левого плеча Туснельды на правое её бедро.

– Я угодил тебе с подарком, Аркаша? – спросил сияющий Германик, когда триумф завершился.

– Спасибо за меткость, ты попал в точку, – ответил Аркаша, он был тронут, но немного смущён. – Я могу забрать их?

– Можешь забрать, можешь оставить, тогда мои люди продадут их и вырученное доставят тебе.

– Я лучше заберу их, – поспешно сказал Аркаша.

– А я бы тоже так поступил, – понимающе усмехнулся Германик.

– Ты похожа на сестру, – сообщил Аркаша, отведя Туснельду с сыном к себе. – С чего бы это, как думаешь?

Туснельда молча улыбалась.

– Ты такая же аппетитная, только грустная – но от этого ещё более аппетитная.

Туснельда молча улыбалась.

– У тебя аппетитная попка, хоть в этом балахоне её не просто прочувствовать.

Туснельда молча улыбалась.

– У тебя аппетитные ножки, должно быть, они устали с дорожки.

Туснельда молча улыбалась.

– У тебя аппетитные щёчки, правда, слегка запылённые.

Туснельда молча улыбалась.

– Ну, блин, скажи же хоть что-нибудь, – не выдержал Аркаша.

– Хоть что-нибудь, – повторила Туснельда.

– Сбрендила что ли? – догадался Аркаша.

– Сбрендила, – подтвердила Туснельда.

– Придётся тебя лечить. Как тебя лечить, добротой или злобой?

– Добротой или злобой, – откликнулась Туснельда.

– Хорошо, я тебя вылечу – я вылечу тебя любовью.

И он полюбил её. И она полюбила его – так ему показалось. И они любили друг друга до самой смерти (как ему представлялось), но так и не поженились – она была замужем.