Я достаточно давно его знала, чтобы понять: выдыхается. Это состояние тела и духа настигало его неизбежно в каждом нашем дальнем походе, но всегда по разным причинам и в разное время. Сам за собой он этого чаще всего не замечал, а если и замечал, то не давал усталости сказываться на делах. Но я всегда так или иначе заворачивала наш маршрут к ближайшему очагу с более-менее мягкими постелями и приличным элем.
В этот раз что-то быстро. И теплых одеял в ближайшее время не предвидится. Беда...
— Ты как? — спросила я, снимая варежки. — Хочешь, отдам пальцегрейки?
— Оставь себе, — Святоша махнул рукой, отвлекаясь от чурочки, из которой что-то стругал. — Все в порядке. Видишь, ничего не отморозил.
— Спать не собираешься?
— Нет.
— Чего это? Ночь впереди долгая, тебе еще сторожить. Ложился бы, а?
Напарник вскинул косматую голову с расплетшейся косой и посмотрел на меня.
— Опять кругами будешь ходить? Сам знаю, что выгляжу отвратно, но ничего не поделаешь.
Мне ничего не оставалось, кроме как развести руками.
— Ты меня поймал.
— Я уже привык, что ты моим здоровьем не интересуешься, пока я не становлюсь совсем похож на утопца. Ну, извини уж, что не щеголяю дивным румянцем: мне все кажется, что надо мной не небо, а плита.
— Плита?
— Могильная. Или не чуешь, что земля под ногами горит?
— Не чую, — созналась я. — Это-то меня и пугает.
— Вот то-то и оно! Слишком тихо. А ведь за такое здравие все начиналось, что страшно и представить тот заупокой, которым кончится.
— Да ладно тебе, может, обойдется?
— Не обойдется. Ты перед рассветом дрыхнешь, сурок. А я — торчу, как хрен моржовый, на холоде и слушаю, как скалы со мной разговаривают. Ну, или не со мной. Неважно. Бормочут, поют. Смеются.
— Что, прямо-таки каждый раз?
— Право слово! У нас в часовне жрец не так исправно утром дубиной по котелку лупит, как они свои беседы беседуют. И что ты думаешь, оставил ведь вчера книгочея вместо себя сторожить... а он и не слышал ничего.
— То есть?
— То и есть! Нарочно спросил. Думал убедиться. Ну, и убедился... что тыква моя покосилась уже малость. Тишина, говорит, на рассвете, как у девственницы в... спальне.
— Быть того не может. Мы же оба тогда песню слышали.
— А вот так вот — может. Слово даю: если вернемся отсюда живыми, уйду из Семихолмовья к бесовой матери. Не хочу эти Итерскау даже издалека видеть.
— Ну, ты даешь! — я возмутилась. — Один, что ли, собрался?
— Если хочешь – айда вместе, я ведь не против. Сначала надо хотя бы отсюда уйти.
— Уйдем, куда денемся. Помнишь сказку про Сдобушку? “Я от батюшки ушел, я от матушки ушел...”.
— Нашла, что вспомнить. Эта сказка плохо кончается... для Сдобушки, во всяком случае. Бросить бы это все — да в “Стерве” отоспаться... — Святоша тяжело вздохнул.
— Хочешь, я вместе с тобой до рассвета посторожу? — предложила я. — Узнаем, мерещится тебе или нет.
— Чтобы мы оба завтра с ног валились? Умная какая.
— Это затем, чтобы следующей ночью ты спокойно лег спать и не морочил себе голову, выдумывая всякие скорби.
— А если ничего нет? Если я и правда... того?
— Ты боишься, что ли?
Святоша усмехнулся:
— Не буду прикидываться валенком, как ты. Боюсь.
— Ну, все, хватит, — решительно сказала я. — Сегодня я не ложусь. Если с утра... Если с утра я ничего не услышу — поспрашиваем у Басха, можно ли что-то с этим сделать. Может, он разбирается. И не делай такое лицо, как будто саван себе шьешь, ладно?
Напарник не ответил, делая вид, будто чурочка вдруг стала страшно занятной и поглощает его целиком. Ну, и не надо — я найду, чем себя развлечь. Малой кровью он от меня не отделается! Ишь, удумал, с ума сходить посреди такого-то веселья...
К горлу внезапно подкатил горький ком, целиком состоящий из злости, тревоги и слез. Какой теперь сон? Если Святоша даст слабину, я не смогу дотащить его на себе. Хотя, конечно, попытаюсь. Но лучше всего будет просто выкопать могилу на первом же перекрестке, пока есть силы. Братскую, ага.
Одолеваемая черными мыслями, я принялась искать себе занятие, чтобы дотянуть до утра, раз уж вознамерилась. Святоша, конечно, конечно, уверен, что я все брошу ровно в полночь, как только закончится смена, но...
Не сегодня, друг, не сегодня.
Басх продолжал тихо похрапывать, сжавшись в ком под тяжелым стеганым одеялом. Тащить их, конечно, было тяжело, но холодными ночами об этом как-то не жалелось. О, надо же, наш ученый позабыл убрать в сумку томик, которым собирался заняться на привале. Опрометчиво с его стороны, когда рядом ошиваюсь я. И весьма кстати. Что тут у нас?
Нимало не заботясь ни о том, чтобы не разбудить Басха, ни о том, что подумает обо мне Святоша, я протянула руку за книгой. “Лунные Поля”.