Второй том «Мертвых душ». Замыслы и домыслы

Эту же версию в письме А. В. Веневитинову от 1 марта 1852 года изложил и Н. Ф. Павлов, описывая смерть Гоголя:

Дней за десять до смерти, ночью, часа в три, сжег все бумаги, так что Хомяков ни в одном ящике не нашел ничего, нет и готовых семи глав второй части «Мертвых душ», которые Гоголь читал Шевыреву. Неизвестно, отыщется или нет. Говорят, что список есть у великой княгини Ольги Николаевны[250].

12 марта Ив. В. Станкевич, младший брат Николая Станкевича, из Острогожска спрашивал Н. М. и А. В. Щепкиных:

Что будет с 2‐м томом «Мертвых душ», будут ли его печатать, осталось ли еще что-нибудь и к кому перешло? Это очень интересно. Неужели он сжег все, что было у него?..[251]

А М. П. Погодин в некрологе Гоголя сообщил:

Шкап покойного запечатан и будет разобран по истечении шести недель. Может быть, найдется еще что-нибудь там, или в другом неожиданном месте[252].

И все же самое загадочное таилось не в домыслах, окутавших историю сожжения второго тома, но в документальных о нем свидетельствах. Так, врач А. Т. Тарасенков, прибывший в дом А. П. Толстого на Никитском бульваре «в 10 часов утра в четверг 21 февраля», то есть менее чем через два часа после кончины Гоголя, и нашедший «уже <…> не Гоголя, а труп его», в своих воспоминаниях, написанных по горячим следам, свидетельствовал об отсутствии в комнате Гоголя каких-либо бумаг:

Когда я пришел, уже успели осмотреть его шкафы, где не нашли ни им писанных тетрадей, ни денег; уже одели в сюртук, в котором он ходил…[253]

Свидетельство это подтверждается также и составленными 21 февраля (4 марта) 1852 года документами Московской городской полиции об осмотре вещей Н. В. Гоголя. В протоколе, подписанном квартальным надзирателем В. Л. Протопоповым, значилось:

По осмотру нашему в занимаемой умершим квартире действительно кроме незначительного носильного платья и разных книг ничего не оказалось…[254]

Аналогичную информацию содержало и более раннее сообщение о кончине Гоголя, отправленное управляющим графа А. П. Толстого А. И. Рудаковым в полицейскую часть[255]. Из протокола осмотра вещей следовало также: при опечатывании, помимо квартального надзирателя В. Л. Протопопова, присутствовали «добросовестный свидетель Страхов», который «по безграмотству приложил печать», А. И. Рудаков и Семен Григорьев[256]

, – это впоследствии дало возможность С. Н. Дурылину предположить, что бумаги, оставшиеся после Гоголя, «частично попали в руки» Рудакова[257].

Шестинедельный срок, установленный при опечатывании, заканчивался в первых числах апреля. Однако к вскрытию бумаг приступили лишь в конце апреля[258]. И поскольку гражданский губернатор И. В. Капнист желал сделать «вскрытие бумаг Гоголя как можно тише», граф Толстой пригласил только Шевырева, не позвав Погодина[259]. В результате распечатывание бумаг производили: «Тайный советник И. Капнист. Отставной генерал-майор граф Толстой. Статский советник С. Шевырев. Описывал квартальный надзиратель Протопопов. При сем был добросовестный свидетель Страхов, а по безграмотству своему приложил именную печать свою»[260]

. Произошло это 30 апреля 1852 года, и в акте об описи имущества значилось то же, что и в протоколе осмотра вещей, составленном в день смерти Гоголя: «по распечатании» шкафа и шифоньерки и «проведении через опись» имущества Гоголя, «заключающегося в носильном платье и печатных книгах», «бумаг и документов, которые составляли бы в себе важность, кроме одной домашней переписки, относящейся покойному г. Гоголь, ничего не оказалось…»[261].

Оставшееся после Гоголя имущество было передано, «с распискою под описью», И. В. Капнисту, А. П. Толстому и С. П. Шевыреву[262].

Однако уже 2 мая 1852 года, то есть спустя три дня после вскрытия печати, С. П. Шевырев в письме М. П. Погодину из Москвы сообщил о нечаянной находке рукописей:

Бумаги открыли. Нашлись Объяснение на Литургию и 4 главы черновых 2‐го тома М<ертвых> душ. Подробнее при свидании[263].

О том же 2 мая 1852 года Шевырев сообщал и К. А. Коссовичу: