Второй том «Мертвых душ». Замыслы и домыслы

Я его встречал часто у Хомякова; казалось, был весел. Вдруг слышу – болен, не принимает никого. Я к нему заезжал два раза, в последний с <А. М.> Языковым. Он никого не пускал. Слышу, что после свидания с каким-то аскетом, священником из Тверской губ<ернии>, Гоголь вдруг говеет на масленице и держит, как оказалось после, самый строжайший пост[238].

О том же вспоминал впоследствии и Н. В. Берг:

Зимой, в конце 1851 года и в начале 1852 года, здоровье Гоголя расстроилось еще больше. Впрочем, он постоянно выходил из дому и бывал у своих знакомых. Но около половины февраля захирел не на шутку и слег. По крайней мере уже его не видно было пробирающимся по Никитскому и Тверскому бульварам. <…> Посещения друзей, по-видимому, более отягощали его, чем приносили ему какое-либо утешение. Шевырев жаловался мне, что он принимает самых ближайших к нему уж чересчур по-царски; что свидания их стали похожи на аудиенции. Через минуту, после двух-трех слов, уж он дремлет и протягивает руку: «Извини! дремлется что-то!» А когда гость уезжал, Гоголь тут же вскакивал с дивана и начинал ходить по комнате. К сочинению своему он стал относиться в это время еще более подозрительно, только с другой, религиозной стороны. Ему воображалось, что, может быть, там заключается что-нибудь опасное для нравственности читателей, способное их раздражить, расстроить[239]

.

Десятого февраля в Прощеное воскресенье Гоголь попросил графа А. П. Толстого передать его рукописи митрополиту Московскому и Коломенскому Филарету (Дроздову) со словами: «Я скоро умру; свези, пожалуйста, эту тетрадь к митрополиту Филарету и попроси его прочитать, а потом, согласно его замечаниям, напечатай».

Тут он передал графу, – продолжает далее Берг, – довольно большую пачку бумаг, в виде нескольких тетрадей, сложенных вместе и перевязанных шнурком. Это было одиннадцать глав второго тома «Мертвых душ». Толстой, желая откинуть от приятеля всякую мысль о смерти, не принял рукописи и сказал: «Помилуй! ты так здоров, что, может быть, завтра или послезавтра сам свезешь это к Филарету и выслушаешь от него замечания лично»[240].

Уже после смерти Гоголя М. Г. Карташевская, которой, по-видимому, известен был отказ А. П. Толстого передать рукописи митрополиту Филарету, писала:

…последнее наше сокровище отнял у нас Толстой своим ханжеством. Зачем лишил он нас еще одной части Мертвых душ? Вы одни, милый мой дяденька, имеете воспоминание чудных глав, которые остались не известны никому (письмо С. Т. Аксакову от марта 1852 г.[241]).

Последнее сожжение

В ночь с 11 на 12 февраля 1852 года рукопись поэмы была сожжена, как о том сообщил графу А. П. Толстому слуга Гоголя Семен. Впоследствии он рассказывал о случившемся Тарасенкову, Бергу, Погодину, из воспоминаний которых становится возможно представить себе, что именно произошло в ту роковую ночь: