Второй вариант

— Вот как, — оживился Вильчевский. — Что ж, в добрый час, в добрый час. Значит, в круг ваших торговых дел входит не только закупка судов?

— Совершенно верно.

— Что же еще вас интересует? Возможно, табак, вино, фрукты?

— Если говорить откровенно, господин генерал, нас привлекают только значительные масштабы.

Помолчали. Затем Вильчевский осторожно спросил:

— А если бы вашей фирме предложили контракт на вывоз пшеницы.

— Пшеницы? — с оттенком удивления переспросил Астахов. — Откуда же ей быть в Крыму? Ну, возможно, какое-то количество наберется…

Теперь уже Вильчевский выдержал паузу, прежде чем значительно проговорить:

— Излишки пшеницы могут составить семь-восемь миллионов пудов.

— Вот как?! — Астахов смотрел озадаченно. — Но откуда такое количество?

— Будет пшеница, — с той же значительностью сказал Вильчевский. — Пшеница будет, — повторил он, — и в скором времени.

Что-то дрогнуло в лице Астахова. Глаза сощурились.

— Если позволите высказать предположение… — сказал он неспешно и тут же быстро, в упор, не оставляя времени на раздумье, спросил: — Хлебные запасы северной Таврии, не так ли?

Генерал едва заметно кивнул и предостерегающе поднял руку:

— Ни слова больше, господин Астахов!

Астахов с пониманием склонил голову, проговорил как бы в раздумье:

— В конце концов, нас меньше всего интересует военная сторона дела. Вы сказали, что пшеница будет, а все остальное… Слово такого человека, как вы, достаточная гарантия любому, самому масштабному предприятию. Благодарю вас, генерал.

Астахов встал, легко склонил в полупоклоне голову. Рукопожатие его было крепким, надежным. Когда он вышел, противоречивые чувства одолевали генерала Вильчевского: с одной стороны, его смущала напористость совладельца константинопольского банкирского дома, его властная манера не выпускать из своих рук нить разговора, но с другой… С другой стороны, не доверять ему не было никаких оснований.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Церковь Александра Невского стояла особняком на возвышенности, показывая всей Корабельной стороне высокие белые стены и шатровый шпиль с зеленой луковицей. Достопримечательностью этой церкви была икона Владимирской Божьей Матери. Похищенная французами во время Крымской кампании в 1855 году, она спустя тридцать лет была найдена в Париже и доставлена обратно в Севастополь, в Александро-Невскую церковь. Тогда же в честь этого события был отлит колокол, и оказалось, что по красоте звучания ему нет равного в городе.

Под мерный благостный звон этого колокола Жур-ба и проснулся поутру. Басовитый гул вскоре затих, разбудив другие звуки. В приоткрытое окно донесся девичий голос:

— Деда! Что же ты, деда, иди, я уже все приготовила!

— Тише ты, — проворчал старый боцман. — Постояльца разбудишь, егоза.

Звякнула посуда, прозвучал тихий девичий смех.

«К Терентию Васильевичу внучка приехала, — вспомнил Журба. — Вера…»

Вчера под вечер они чаевничали с Терентием Васильевичем во дворе, когда кто-то вдруг сильно подергал калитку.

Журба обернулся. Крепкая, смуглая рука уверенно отыскала запор, отвела щеколду. Калитка распахнулась, и во двор ступила девушка с кошелкой и чемоданом в руках.

— Деда! Деда, родненький! — девушка опустила поклажу, бросилась к поднявшемуся навстречу Терентию Васильевичу и вдруг заплакала.

— Ну вот и припожаловала, — боцман обнял внучку. — Ну, будя, будя. Приехала и ладно. Заживем с тобой не хуже других. Как добралась-то, Вера? О Коле узнала что новое?

— Нет, деда… Мне должны сообщить, — девушка говорила глухо, в плечо боцмана, всхлипывая. — Я тебе все-все расскажу.

— Ну ладно, ну хорошо, — уговаривал Терентий Васильевич. — Успокойся!

Журба почувствовал себя лишним. Встал, пошел в дом. — «Вера, Вера, — повторял он. — Ей очень идет это имя. Надо же, встретились опять…»

Журба сразу узнал девушку: он видел ее на кладбище в Симферополе. Подивился такому стечению обстоятельств и ощутил вдруг непонятную ему радость.

… Когда он спустился во двор, там уже никого не было. На столе высилась аккуратная горка вымытой посуды. С краю лежала книга. Поколебавшись, взял книгу. Горький.

— Вам это неинтересно, — прозвучал голос Веры. Николай поднял глаза. Лицо ее было замкнутым. Они поздоровались, и Журба спросил:

— Почему же неинтересно? — его задел небрежный тон девушки.

Вера, не отвечая, пожала плечами. Проговорила:

— Деда велел вас чаем напоить. Будете?

— Спасибо, не буду, — Журба полистал книгу, положил на стол. — Книга — это всегда интересно, — ему хотелось вызвать Веру на разговор.

— Горький — писатель серьезный.

«Решительная однако девушка! — подумал Журба и тут же спросил себя: — Что, собственно, она может о тебе думать? Все, что угодно». И все же произнес с вызовом:

— А я люблю Горького.

— Да-а? — с затаенной насмешкой протянула Вера. — И что же вы читали?