Но все эти древние животные, и так называемое низшее травоядное, и свирепый хищник, вымерли в результате произошедших на нашей планете климатических изменений. По крайней мере так рассказывал Спенсер. В конце концов оказалось не важно, кто из них более умный, сильный и плодовитый. Единственное, что имело значение, — губительный климат, на который они никак не могли повлиять.
До меня долетает мерный гул. Догадываюсь, что это всплеск аплодисментов, сопровождающий выступление Спенсера.
Поворачиваюсь к Руби, — разумеется, она следует за мной по пятам.
— Давай прогуляемся, — предлагаю я.
Розабель, отвечай, говори, молись; отвечай, смотри, говори, отвечай; отвечай, говори.
Летом Нью-Йорк мало чем отличается от ада. Тяжелый дух потных тел смешивается с запахами маринованных овощей, которыми торгуют на каждом углу. Толпы людей, напирающих и при этом смотрящих сквозь тебя, крики газетчиков, продающих катастрофы за пять центов, облака выхлопных газов от такси, беспрестанно шныряющих туда-сюда, — все это превращает город в настоящий филиал преисподней. По-моему, каждый, кто здесь оказался, немедленно начинает метаться в поисках выхода. Спасение приходит к нам с Руби в облике потрепанной женщины, живущей под тентом вместе с маленькой дочкой. Засунув за ухо свернутую в трубочку долларовую купюру, которую я ей протянула, женщина провожает нас к красному кирпичному особняку. Он находится в трех кварталах от отеля. На дверях медная табличка с гравировкой: «Гедда Барт, медиум».
Нам открывает женщина крошечного роста. Она даже ниже Руби, ее длинные светлые волосы рассыпаются по плечам.
— Добрый день, милые дамы, — говорит Гедда Барт, главный медиум столетия. — Чем я могу вам помочь?
Сама должна знать, если она действительно ясновидящая. Я уже хочу повернуться и уйти, но Руби тихонько меня толкает.
— Уйти мы еще успеем, — едва слышно шепчет она.
Я прочла множество газетных статей, посвященных мадам Гедде. Она была конкуренткой Гудини; она общалась с духом покойного двоюродного дедушки мэра Уокера. Но я и вообразить не могла, что у меня появится возможность оказаться здесь и встретиться с ней лично.
— Мы бы хотели провести с вашей помощью спиритический сеанс, — говорю я.
— Но никакой предварительной договоренности насчет этого не было, — замечает дама-медиум.
— Не было, — соглашаюсь я.
Вздергиваю подбородок в точности так, как это делает отец. Рассчитываю показать ей, что отсутствие договоренности — это ее просчет, а не мой. Видимо, мне это удается; по крайней мере, она отступает в сторону, пропуская нас в дом.
Вслед за хозяйкой мы поднимаемся по лестнице. Протянув руку, Гедда открывает дверь. Любопытно, заметила ли Руби, что медиум не коснулась дверной ручки даже кончиками пальцев, и та повернулась словно сама собой.
В темноте мне удается разглядеть шестиугольный стол.
— Мы еще не решили вопрос с оплатой, — говорит Гедда.
— Деньги для меня не проблема, — отвечаю я.
Медиум приказывает нам сесть и соединить руки. Пристально смотрит сначала на меня, потом на Руби.
— Вы обе много страдали, — изрекает она.
Однажды я читала критическую статью, посвященную различным магическим практикам. Там рассказывалось, как один парижский ученый спрашивал у случайных прохожих, под каким знаком зодиака они родились, и предлагал им прочесть гороскоп, якобы составленный для этого знака. Девяносто четыре процента опрошенных заявили, что гороскоп чрезвычайно точно описывает особенности их характера. На самом деле всем им был предложен один и тот же гороскоп, некогда составленный для одного из кровавых убийц-маньяков.
Мы верим в то, во что хотим верить; мы слышим то, что хотим слышать. О том, что мы много страдали, догадаться нетрудно. Будь это иначе, зачем бы мы сюда пришли?
Внезапно стол начинает дрожать и вертеться, встает на дыбы, подобно взбесившемуся жеребцу. Взгляд Гедды становится непроницаемым, губы ее чуть приоткрыты. Не знаю, что делать, и смотрю на Руби. Но она еще меньше моего представляет, как следует вести себя на спиритических сеансах.
— Ma poule, — раздается чей-то голос, более высокий, чем голос Гедды, слегка шепелявый.
Сердце мое бьется где-то во рту, ребенок колотит ножками так, словно хочет выскочить наружу.
— Симона? — шепчет Руби, голос ее едва слышен, должно быть, от потрясения у нее перехватило дыхание.
— Дорогая, скажи своей подруге, что бояться совершенно нечего. Мы все здесь ждем ее, — произносит голос.
Вспоминаю, где я слышала подобный акцент. Так говорит Руби, когда устает или забывается. Так говорят во Французской Канаде.