Вторжение

С начала войны я делал все, что положено. Патрулировал улицы. Стоял на блокпостах вместе с теробороновцами. Дежурил в местах прилетов, когда спасатели разбирали завалы. Таскал носилки с ранеными и убитыми. Мотался по вызовам. Не скрою, случалось, выполнял поручения личного характера. Возил гуманитарку на дом одиноким старикам. Забрал компьютер приятеля, добровольца, уехавшего с частью на Бахмут: пусть у меня полежит, под присмотром. Приятель, помню, все волновался: пароли там, личная информация. За свою шкуру так не переживал, как за эти чертовы пароли.

Даже в психушку кое-кого отвозил.

Жена с дочкой жили в пригороде, у нас там частный дом. Эвакуироваться? Нет, не захотели. После освобождения Купянска жена забрала к нам своих родителей, получивших возможность выехать из опасной, регулярно обстреливаемой зоны.

Дома я бывал редко. Чаще ночевал в городе, в компании двух-трех сослуживцев, в пустой квартире наших общих друзей — те прислали ключи.

Это случилось в середине лета. Поступил сигнал: ограбление. На тихой улочке под покровом ночи вскрыли продуктовый магазин. Неравнодушные жители заметили, сообщили в полицию. Когда мы с Потехиной — это моя напарница — приехали на место происшествия, все уже кончилось. Неравнодушные жители разобрались сами, а может, сперва разобрались, а потом уже сообщили в полицию.

Двое помятых мародеров ждали нас, крепко-накрепко примотанные к фонарному столбу невообразимым количеством скотча.

Пришлось резать. Не мародеров, разумеется.

Я не запомнил тот момент, когда ракета прилетела в дом, на первом этаже которого располагался магазин. Помню только вой, переходящий в визг, и все. Пожар, спасатели, коммунальщики, отселение людей, скорые помощи — память этого не сохранила.

Когда я пришел в себя, я стоял рядом с разрушенным домом. Небо расцветало первыми лучами солнца, Потехиной нигде не было, как и мародеров. Я сел в машину и поехал, куда глаза глядят, еще не понимая, что случилось.

Да, машина осталась. На ней и езжу до сих пор.

Не знаю, почему.

Тут главное — парковаться так, чтобы в тебя самого не въехали. Вреда никакого, ясное дело. Просто чертовски неприятно, когда в твою машину до середины влез какой-то сраный «лексус», засунув фару тебе подмышку, и мордатый водитель орет в телефон, ругаясь с женой, а до тебя ему и дела нет.

Вот это все я и пережил заново, пока держал за руку Валерку Чаленко. Жизнь, смерть, посмертие.

* * *

Когда он, тяжело дыша, встал рядом со мной, тряпка под пожарным щитом шевельнулась. Ветер был здесь ни при чем, да и не было его, ветра. Черная поземка, искря от раздражения, развернулась лентой, промела по бетонному ледяному полу — и хвостом лисы-чернобурки вылетела в пролом, заметая следы.

Я смотрел ей вслед.

Я видел другое. Вот я отказываюсь подать Валерке руку, потому что мертвые не могут поддерживать живых. Вот он сам, без поддержки, делает шаг на обкусанные войной ступеньки без перил, рядом с проломом, ведущим вниз с высоты шестого этажа. Вот черная поземка хищной лентой кидается вдогон, из-под щита, разворачивается брезентовым шлангом, обвивает узкую мальчишечью щиколотку, дергает…

Я протягиваю руку, хочу схватить, удержать, только поздно. Зеленая куртка, вязаная шапка, густые брови, серые глаза, ямочка на щеке, узкая ладонь, смешное шмыганье носом, кашель и носовой платок — все это летит в чернильницу вечера, прямо на асфальт, уже готовый принять жертву, превратить в кровавую кашу.

Да, я увидел это, как наяву.

Валерка тоже что-то увидел. А может, почувствовал. По лестнице мы спускались молча: он первым, я за ним. Молча шли вдоль дома к выходу со двора. Сумерки делались гуще, крались за нами, подъедали, растворяли в себе тени зданий и деревьев. Наших теней тоже видно не было: Валеркину сожрал ненасытный вечер, а моя навсегда осталась там, в июле, рядом со взломанным магазином. Я шел как есть, не отбрасывая тени, ничего не отбрасывая, даже самых безумных предположений. Шел и все озирался по сторонам, шарил беглым взглядом, высматривал — нет, черная поземка пряталась, близко не подбиралась.

Улетела? Хорошо бы.

Собака под шлагбаумом лежала без движения. Валерка остановился, долго смотрел на пса, словно хотел выяснить, жив бедняга или уже сдох.

— Отвернитесь, — попросил мальчик.

— Зачем? — не понял я.

— Я стесняюсь, — ломким голосом признался Валерка. — Не могу, когда на меня смотрят. Отвернитесь, пожалуйста.

Я отвернулся.

За моей спиной раздался шорох одежды — кажется, он присел над собакой. Потом с минуту было тихо.

— Встань, — услышал я, — и иди.

Я обернулся без разрешения. Собаки под шлагбаумом не было. Рыжая дворняга удирала со всех ног к гаражам, будто за ней черти гнались. Нет, пожалуй, черти были тут ни при чем. Кто угодно, только не черти. У дальнего гаража собака оглянулась на бегу, тявкнула — и скрылась из виду.

Пока я следил за ней, Валерка успел забраться в мою машину. Ну да, в машину. В мою. Я уже ничему не удивлялся. Наверное, он и номер телефона у меня возьмет. Будем созваниваться в свободное время. Если у него айфон, конечно, опять не разрядится.