Вторжение

Ивановка жила день ото дня тревожнее. Правда, как и раньше, по звону щербатого колокола, подвешенного на столбе у амбара, люди спешили поутру на работу, в нетронутой тишине поля дозревали хлеба, пахло яблоками и укропом, а на заходе солнца мычали бредущие с выпасов коровы - все было, как прежде, только письма в первые недели войны ниоткуда не приходили.

Село полнилось сбивчивыми, мрачными слухами.

На артельной усадьбе, где за день перебывает больше всего людей, Митяй поневоле наслушается такого, что голова кругом идет. И о чем бы ни толковали - о городах, занятых врагом, о порушенной жизни, - Митяй, слушая, вздыхал, мрачнел. "Это все сына касается, Алексея, а о нем ни слуху ни духу", - думает он и не дождется часа, когда вернутся все лошади, чтобы поставить их на конюшню. Последнее время он все чаще стал наведываться к свату, сердце у него отходило в откровенных беседах с ним. И в душе гордился, что поимел такого дельного, рассудительного, шибко подкованного в премудростях политики свата.

- Э-эх, жизня... - стонал еще на пороге, не спеша пройти в избу, Митяй.

Игнат нацеплял на нос очки, близоруко глядел из-за стола, за которым имел привычку почитывать газеты, а потом вставал, сердито говорил:

- И чего ты взялся жизнь клясть? Опять, гляжу, всякие дурные слухи пускают? Как у них языки не отсохнут!.. Да проходи. Картуз-то вон на гвоздик повесь... Самоварик взбодрим... - И он спешил в чулан, выгребал из печки горячие угольки, засыпал их в самоварную трубу и, возвратившись, садился на лавку, спрашивал: - Ну что там калякают?

- Про войну-то? Эх, и не приведи бог! Гуторят, будто наши доблестные генералы в штаны наклали, сдают города без бою...

- Ну-ну, - усмехался в усы Игнат, который имел привычку не возражать сразу, если заходила речь о делах важных. Сейчас он даже отвернулся, скосил глаза в угол, сердито пошевеливая бровями.

- Ходят слухи, на Москву германец ударился, - продолжал Митяй. Налеты чинит... Да никак в толк не возьму, куда же сила подевалась, войска-то наши?.. И Алексей вестей не шлет... запропал... - трудно выговорил Митяй, в который уж раз за день сокрушаясь о сыне. Он внушал себе, что с Алексеем никакой беды не стряслось, однако и успокоение не приходило - будто лежала на сердце каменная плита, сдавливала грудь, мешала связно говорить и дышать. Порой он даже злился, что сын, может, по своей халатности не дает о себе вестей - и это в такое-то крутое время.

- Нет, неспроста это. Чует мое сердце, - вновь заговорил, точно боясь остаться наедине со своими думами, Митяй, - лежит, наверное, мой сын пораненный и помощи просит...

Игнат уставился на него колючими глазами:

- Ты вот что, Костров, хоть и родней приходишься, а не жалко поругать тебя.

- Шпыняй, ежели по делу...

- Выкинь ты из башки эти страхи.

- Какие страхи? - привстав, спросил Митяй.

- Задурили тебе голову всякими бабьими слухами, а ты за чистую монету принял... "Генералы бегут, Москва пала..." - кривя лицо, передразнил Игнат и всплеснул руками. - Крышка, значит? Конец белу свету...

- И-и, дорогой сваток, да что мне... - терялся в ответах Митяй. Какая охота беду накликать? А все же муторно на душе. А как в самом деле примется разорять нас...

- Немец на это горазд, потому и войной пошел, простору захотел, - с видимым согласием продолжал Игнат. - Простору у нас много, да только скажу тебе, на просторе и заблудиться недолго, потом назад путей не найдет...

- И так гуторят, будто война супротив него может обернуться... Митяй напряженно сощурил глаза. - А позволь узнать, до кой поры ждать этого часа?

Слова эти озадачили Игната. Он и сам в душе не чаял дождаться того времени, когда наши войска наконец остановят врага и погонят его назад. Но всякий раз, когда принимался читать скупые, невнятные сводки с фронта, чувствовал, что желанное это время отодвигается все дальше, и по-прежнему владеют сердцем сомнения и тревоги. Он лишь смутно представлял себе потерянные территории и размеры всех бедствий. И, чтобы не бередить душу свата, Игнат уклончиво ответил:

- Ежели бы я в верхах сидел, государственными делами управлял, то, понятно, доложил бы честь-честью. А так - кто ж его знает...

- Нет, сват, ты мне зубы не заговаривай, - настаивал Митяй. - Ответь прямо, какой оборот война поимела?

- В сводках пишут, отходят наши... Города теряем... Война, похоже, затянется, - рассудил Игнат.

- То-то и оно... - сокрушенно покачал головой Митяй и умолк. Думал о сыне, о потерянных городах и никак не мог доискаться причины, почему же наши отходят, оставляют на поругание землю, беззащитных людей, - неужто немец так силен, что нельзя его обуздать? А может, виноваты наши армейцы, бегут без оглядки, не причиняя урона врагу, - ведь у страха глаза велики! Думая так, Митяй краснел, весь наливался еле сдерживаемой обидой. Словно на что-то решаясь, он озабоченно проговорил: - Дума у меня в голове вертится... Известие надо бы дать Алексею. Все-таки парень еще не обтерся, горячий - может и зарваться...

- Лишнее говоришь, сват, сын он тебе, - возразил Игнат.