Вторжение

- Кому сказано - документы! - потребовал Костров и угрожающе притронулся к висевшему на груди автомату.

- Адъютант, - вдруг позвал бородач.

Парень нагнулся, долго рылся в подкладке поношенного пальто и протянул ему обернутые тряпицей документы.

- Ну-с, покажите, а что вас удостоверяет? - наигранным тоном спросил бородач.

Костров тотчас вынул из кармана гимнастерки книжку, и бородач, надев очки, тщательно проглядел каждый листок и тут же заметил:

- Вот вы где мне повстречались! Войска Гнездилова. Как же, знаю.

- Покажите документы, - не отступал Костров, поняв по разговору, что бородач вовсе не крестьянин.

- Прошу! - И тот, не выпуская из рук удостоверения, поднес к лицу Кострова развернутую книжечку. На левой ее стороне была аккуратно наклеена фотокарточка генерала. Алексей взглянул на бородача и стал припоминать, где он видел его, только без бороды. Спрятав удостоверение личности, генерал принял важную позу, видимо, был убежден, что сбавил пыл сержанта и его спутника. Но Костров был непримирим, документ словно не возымел на него никакого действия, и он кивнул Бусыгину: видишь, мол, какие птицы. А мы хотели их взять. А бородачу сказал:

- Так вы, значит, тот самый... что на плацу строевому шагу нас учили? Ну и вырядились! И куда же вы теперь держите путь?

- Перестаньте болтать! Я вам не прохожий какой-нибудь, а генерал Ломов, и будьте любезны слушаться...

- Слушаю. Чего же вы от меня хотите?

- В каком состоянии ваша дивизия?

Костров усмехнулся:

- Правильнее было бы мне спросить об этом. Вам-то виднее!

Генерал побагровел.

Оглядев его с головы до ног, Костров вдруг переменился в лице, побледнел.

- Вот что, товарищ Ломов, бросьте эти замашки. Прежде чем снова командовать нами, снимите-ка лапти. Наденьте военный мундир. Стыдно, товарищ генерал... - Голос Кострова осекся, так как сзади на пятку наступал ему Бусыгин.

- Да брось ты! - обернулся Алексей к товарищу и опять пронзил путников отчужденным взглядом. - А то, видите ли, войска растеряли... На произвол судьбы бросили, а сами облачились в это рядно...

Где-то в лесу послышался ружейный выстрел. В ответ ему - очередь из автомата. Генерал оглянулся, поежился. Но Алексей Костров как ни в чем не бывало спокойно стоял на солнечной, лишь по обочине затемненной осинником тропе.

- Да, довоевались, товарищ генерал. Что и говорить... Чего доброго, так и до Урала пойдете... Обувь-то дармовая... Гляди, Бусыгин, небось давно не видел лаптей.

- Прекратите язык чесать! Вы еще за это ответите! - пригрозил адъютант.

- За что? - Костров покосил глазами. - Уж не за тебя ли? Нет, дудки! Выйдем-то вместе, а там посмотрим, кто будет нести ответственность.

- Нечего с ним разговаривать! - едва сдерживая гнев, оборвал Ломов. В душе он откровенно побаивался вот этих ожесточившихся бойцов, от которых теперь всякого можно ожидать. И, поняв его состояние, Бусыгин вежливо сказал:

- Извините, товарищ генерал. Нас просто обида заела... Пойдемте вместе.

- Без вас дорогу найдем. Пошли, Варьяш. - Генерал повернулся и, опираясь на посох, побрел вместе с адъютантом краем леса, чмокая лаптями по грязи.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Поначалу до темна в глазах донимал голод. Пожалуй, не страх перед врагом, который загнал тебя в лесную глухомань, сбил на волчьи тропы, на гиблое болото, а сам где-то рядом, и властвует, и движется на всех парах по занятой территории... И не бездорожье, выматывающее последние силы, нет, это не столь страшно, а страшно то, что сразу наваливается на человека мучительное, удушливое ощущение голода. Оно туманит и притупляет мысль, высасывает из тела последнюю энергию, последние соки жизни...

Канули пятые сутки, как отряд попал в окружение, а у бойцов кончились жалкие запасы провизии. Теперь на спинах болтались, точно в насмешку, пустые, сморщенные вещевые мешки, и кто-то через силу, задыхаясь от злости, сказал:

- Убери эту мошну! Чего дразнишь?

- Какую мошну, ты что - рехнулся?

- Убери с глаз долой! - повторил тот и, не дожидаясь, сам сдернул со спины товарища обвислый вещевой мешок.

Но упрятав мешки, чтобы они не напоминали о хлебе, разве можно одолеть голод? В ближние деревни, в избы, что торчат шапками соломенных крыш, днем войти нельзя. Опасно. Одеты по всей форме, в пилотках со звездочками. Сразу выдашь себя. А что же прикажете делать? Как унять голод? Переодеться? Набрать в опустевших избах или выпросить у крестьян старье - стоптанные валенки, изодранные ботинки, надеть рыжие армяки, а если и этого не найдется - облачиться в тряпье, в лохмотья, подвязать лапти? Но как могли такое напялить на себя они - бойцы! Снять форму значит лишиться чести воина, значит перестать быть бойцом. Но тогда можно докатиться и до худшего - разойтись по дальним от дороги деревням, отсидеться, переждать, пока минует опасность. Но... чем это пахнет? Это же измена. Выходит, фронт оставить открытым, а самому отсидеться в затишке, спасая свою шкуру? Кто же будет защищать родную землю, кому ляжет на плечи тяжесть борьбы? Другим? А кто они, другие? Достаточно ли там, под Москвой, сил, чтобы удержать наглого врага?