Вторжение

— Я бы покривил душой, если бы не сообщил вам о создавшемся положении, — проговорил Рокоссовский, отстранив котелок с гороховым супом. — Дело пока оборачивается против нас. Кризис еще не миновал. Германское верховное командование готовится к последнему рывку. Оно хочет спасти свои войска, дать им возможность перезимовать не в холодных норах, а в удобных московских квартирах. А весной, как правильно здесь заметил товарищ, они надеются пустить клешни еще дальше, в глубь России. Командарм встал и в такт словам рубил кулаком в воздухе. — Но московских квартир им не Видать, как собственных ушей. Не пустим и на порог. Все тут и сгинут, в этих снегах! И этот час недалек. А пока… — командарм поглядел на бойцов, — будьте готовы отразить последний рывок раненого, но еще очень опасного зверя… Я верю вам, вы очень мужественные ребята!

Безмолвная равнина синела снегами. Догорало на гребнях сугробов предвечернее солнце. Генерал Рокоссовский и комдив Шмелев поднялись, по траншее вышли в лощину и, утопая в снегу, направились к подлеску. Под кронами старых сосен, где стоял зеленый вездеход, Рокоссовский развернул карту и показал Шмелеву.

— Северный участок, где мы находимся, — сказал он, — представляет собой правое крыло Западного фронта. Это очень трудный и опасный рубеж. Сюда немцы стянули сильные подвижные войска… Тяжело будет. — Командарм насупился. — Но мы должны держаться, стоять насмерть. Потеря каждой позиции будет расцениваться как преступление перед Родиной. Мы за это в ответе, за каждый метр нашей земли!..

Командарм сложил карту, попрощался и уехал.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

На окраине Сходни, заметенной снегами, стоял деревянный дом командарма. Свирепый ветер, проникающий через незастекленное оконце и дверные щели в сенцах, приподымал крышу, весь дом, казалось, вздыхал. Но ничего этого — ни гула ближней канонады, ни беснующейся пурги — не замечал и не слышал командарм. Возле стола Рокоссовский с картой в руке стоял выжидательно, чуть склонив голову. Он только что доложил заехавшему под вечер командующему фронтом обстановку, причем говорил мрачно, не скрывая нависшей угрозы. Он утверждал, что немецкое командование стянуло крупные силы — семь танковых, две моторизованные и шесть пехотных дивизий — на север от Москвы, против позиций шестнадцатой армии, и не сегодня–завтра предпримет второе генеральное наступление.

— Решающими надо считать фланги, — заметил Рокоссовский и хотел было для вящей убедительности передать командующему карту с нанесенными на ней номерами вражеских дивизий, но тот не взял ее.

— Город… Город… — проговорил генерал армии Жуков и начал ходить из угла в угол. Он произнес только одно это слово, ему, видимо, страшно трудно было произнести вслух: "Москва". Не укладывалось в сознании, что война подступила к Москве, и решается ее судьба. Но, называя столицу просто городом, командующий фронтом вкладывал в это слово большой смысл, подчеркивал значение величайшей ответственности, которая легла на плечи армии, военачальников и всего народа.

— Да, город… — опять проговорил командующий фронтом. — Нам не дано права жить, если не защитим его…

В грубоватом голосе и в глазах, которые, не мигая, властно задержались на Рокоссовском, много было ледяной и жестокой решительности. Этого человека, в ком жила огромная внутренняя сила, сейчас как будто не занимали ни обстановка, ни трудное положение фронта, а волновало и беспокоило нечто другое, что виделось ему сквозь реальные события вдали.

— Константин Константинович, ты не рыбак? — неожиданно спросил командующий фронтом.

— Немножко рыбак, — усмехнулся Рокоссовский.

— А видел, как щука сама себя губит?

— Нет, не приходилось.

— Удивительное зрелище, — сказал командующий. — Как известно, щука весьма жадна и прожорлива. Она часто нападает на жертву, которая не уступает ей в силе, и тогда происходит отчаянная борьба: захватив в широкую пасть рыбу, она не в силах ее проглотить. И так гибнет сама, подавившись добычей. Нечто подобное происходит и с немецкими фашистами. Они захватили слишком большую территорию, и она застряла у них в горло. Наверняка подавятся.

— Это верно, — согласился Рокоссовский.

— А теперь скажи–ка, уважаемый командарм, как и почему твоя армия попала в окружение? — так же неожиданно спросил командующий.

Вопрос покоробил Рокоссовского. Он передернул плечами и, помимо своей воли, скомкал в руке кусок карты. "Что это, издевка?" И он вспомнил, как в октябре, после отхода по лесам, его, Рокоссовского, вместе с членом Военного совета Лобачевым, вызвал прежний командующий фронтом, желая сорвать на ком–то злость, встретил гневными словами: "Сами вышли, а армию оставили!" Это был несправедливый упрек, который трудно забывается. Ведь к тому времени, когда 16–я армия была окружена в районе Дорогобужа, он, Рокоссовский, уже не командовал ею… И теперь Рокоссовскому подумалось, что и Жуков, по натуре требовательный и резкий, тоже попрекает его старой, больно пережитой неудачей.