Вторжение

Укромно сидящий в углу Эрих фон Крамер испытывал щемящее чувство зависти. Судьба не обделила его, приблизив к фюреру, однако ему тянуться да тянуться, чтобы достичь высокого положения и чина. Что же касается войны, то он был не против обеими руками проголосовать за нее, только побаивался за себя. У него широкобедрая, белокурая Гертруда, меблированная квартира на Фридрихштрассе, своя загородная вилла, машина "Опель–капитан". На кой черт ему подставлять свою голову под русские пули? Он невольно припомнил, как однажды его тесть заметил ему: "На Россию во все времена зарились ее противники, да только никому никогда не удавалось покорить ее". Эриха эти слова покоробили, он дал понять старому Курту, что в нем отсутствует дух нации, на что тесть ответил, не моргнув глазом: "Если, не дай бог, пойдете на Россию, то из вас дух выбьют".

"Вот тебе и война", — мрачно усмехнулся фон Крамер. В глубине души он побаивался русских, как говорят, еще диких, неприхотливых в жизни, но очень храбрых и стойких. "Во всяком случае, если мне и предложат идти на фронт, то буду проситься в танковые войска, к быстроходному Гейнцу", опять подумал фон Крамер и отыскал глазами Гудериана. У того лицо было каменно–неподвижным, только в глубоко запавших глазах проглядывала задумчивость.

Думал Гудериан о том, как однажды сидел рядом с фюрером. Это было незадолго до нападения на Польшу. Место для приема избрали совсем необычное — сад Риббентропа. Чтобы вместить больше гостей, разбили две большие палатки, образовавшие одну общую крышу над садом. Под вечер погода резко ухудшилась, похолодало. Все же прием не отменили. Палатки пришлось протопить. Было темно. Фюрер велел зажечь факелы. Его развлекали легкими сценическими представлениями, танцевали Гепфнеры.

Смысл приема для Гудериана по сей день остался неизвестным. Поговаривали, будто кто–то хотел предостеречь Гитлера от войны. "Глупые умиротворители! Теперь в его руках Европа трепещет, как пойманная птица", — усмехнулся Гудериан и поглядел на Гитлера.

В этот момент фюрер заговорил о бронетанковых войсках, которые, по его мнению, обеспечат внезапность удара и сокрушат красные силы в быстротечной кампании. Слушая, Гудериан кивал головой. Сколько он отдал энергии, какую беспощадную борьбу вел со старыми генералами приверженцами пехотного шага, чтобы проложить дорогу броне, маневру, внезапности!.. "Старые штабные болваны, так знайте же: молниеносность кампании решу я!" — мысленно сказал Гудериан, вовсе не желая кому–либо уступать славу в войне с русскими. Даже фон Паулюсу, которому было доверено разработать стратегический план войны.

Но генерал Паулюс тоже никому не хотел уступать. Когда Гитлер выдал оперативный план "Барбаросса" целиком за свою идею, Паулюс, ночи не спавший над этим планом, не выразил ни малейшей обиды. Его личный труд, воля, ум пришлись по душе фюреру. Это прекрасно! И то, что Гитлер принял окончательный вариант "Барбаросса" лишь с малыми изменениями, вдвойне его радовало. "Мой стратегический замысел принят. Вы слышите — принят!" готов был воскликнуть генерал–полковник, и на его сухощавом, костистом лице появилось горделивое умиление.

И будто угадывая его настроение, Геринг встретился с ним взглядом, кивнул и потер от удовольствия руки. Он, в сущности, второй фюрер в империи, ему безраздельно подчинен военно–воздушный флот. Когда же настанет час вторжения в Россию, рейхсмаршал Геринг займется и делами экономики восточных земель. Его экономические штабы и гаулейтеры двинутся следом за наступающими войсками, чтобы управлять обширными промышленными районами, вывозить в Германию ценное оборудование, металл, хлеб… "Я из этой матушки Руси все соки выдавлю", — подумал Геринг. Надеялся рейхсмаршал получить и личную выгоду: страшно любил он коллекционировать картины художников, драгоценные камни, антикварные вещи. Однажды в Восточной Пруссии он посетил старинный замок и, задумчиво созерцая картины, воскликнул: "Великолепно! Я теперь человек эпохи Возрождения. Я люблю роскошь!" Он не замедлил построить свой дворец "Карингаль". Залы уставил произведениями искусства, бесцеремонно вывезенными из разных стран мира. Недоставало только русских картин, и об этом сейчас, слушая длинную речь фюрера, мечтал Геринг. А иные были озабочены тем, чтобы запечатлеть себя для потомков. Вон Гальдер. К своим деяниям полководца он упрямо хотел прибавить монументальные труды сочинителя мемуаров. День за днем усердно вел он записи. И пока сидел на совещании, слушая речь фюрера, успел исписать много листков в дневнике. На руке взбугрились синие жилы, а он все продолжал писать, стараясь в точности передать то, о чем говорил фюрер.