Вторжение

"Только в Москве сидят умники, — с ожесточением подумал он. — Не хотят понять этого или делают вид, что не чуют запаха войны. Да еще опровергают. Ответственные круги!"

Бывая по долгу службы на закрытых совещаниях, полковник Демин не раз слышал заверения высокопоставленных людей, и в их числе самого наркома обороны Тимошенко, о том, что война в скором времени не начнется, что германские фашисты увязли в борьбе с Великобританией. Значит, весь расчет подготовки отпора врагу относится на более позднее время, поэтому сосредоточение части сил Красной Армии ближе к западной границе, начатое в мае, проходит медленно. Уверяют также, что война не будет внезапной, что она будет объявлена либо начнется ограниченными силами, и пока неприятель развернется, мы успеем подтянуть к театру военных действий главные силы.

"Но, может, они правы", — подумал Демин. А сердце не соглашалось, подсказывало другое, и полковник спрашивал себя: "А скопление германских войск, обложивших нашу западную границу? Это как понять?"

И Демину вдруг пришла на ум дерзкая мысль написать лично Сталину. Все как есть, ничего не утаивая перед своей совестью. Но в этот момент он почувствовал, как будто чья–то невидимая рука взяла его и остановила; он вздрогнул, оглянулся — никого, кроме него, в кабинете не было. И все–таки, вопреки воле и убеждениям, писать отказался. Знал: люди не с его положением писали, предостерегая о близости войны, но Сталин отмел все доводы, считая их провокационными…

Из штаба Демин ушел раздосадованный и мучимый тяжкими сомнениями.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Перекипал в летнем зное, медленно свертывался долгий день. Солнце, пока забиралось на самую вершину неба и плавилось в зените, как будто уставало, но к вечеру, раскидав лучистые крылья на всхолмленном горизонте, не спешило укрыться. Потом как–то сразу наступила укромная недолгая ночь.

Первые звезды загорались еще засветло. Это были крупные, калено–горячие звезды, следом высыпали помельче — иссиня–яркие и туманные и наконец совсем крохотные, как рассыпанное на току просо. Звезды опускались совсем низко, будто норовя узнать, что делается там, на земле.

Ночное небо, и без того дегтярно–черное, пеленалось темными облаками, но звезды пробивались сквозь наволочь и отчаянно светили.

С вечера Алексей Костров и Бусыгин, выделенные для патрульной службы, начали обход лагеря. Окрестные тропы, по которым они шли, рано притихли. Ничто не нарушало безмолвия леса, только ветер невнятно и робко шептался с листьями осинника да изредка взбалмошно, точно спросонья, вскрикивали на верхушках сосен птицы. И снова лес кутался в дремотной тиши.

Час–другой ходили молча, и Бусыгину это наскучило.

— Чего ты последнее время кислый, будто лимон во рту держишь? спросил он насмешливо.

Алексей хмуро покосился на Бусыгина.

— Брось! Все нутро твое насквозь, как стеклышко, вижу. А я так скажу, — Бусыгин поддернул ружейный ремень на плече, — если она не дура и дорожит честью мужа, то на сердце запрет наложит. Ну а которая способна свихнуться, то я тебе по чистой совести скажу, хоть и не семейный, и опыт у меня в этом деле мизерный… Такую жену ничто не удержит. Отпускай ее с поводка…

Алексей не прочь был согласиться с ним, но, как убежденный семьянин, досадливо поморщился:

— При таких твоих мыслях можно и жену потерять, и самому блудным стать.

— Не пойму тебя, Алексей! — безнадежно махнул рукой Бусыгин.

Костров отвернулся и долго смотрел в темноту. Лезли в голову недобрые мысли. То ему казалось, что Наталья действительно занята по горло работой, потому и пишет нечасто, сухо, то вдруг жалил себя воображением, что вот сейчас, в эту ночь, она сидит с кем–то другим… "Нет, нет! Этого не может быть!" — успокаивал себя Алексей, отгоняя напрасное волнение, и уж совсем утешливо произнес:

— Ничего, вернусь из армии, а там посмотрим, какая она, жизнь, будет.

Из дивизионного клуба, когда они проходили мимо палаток, донеслась музыка. Густые и протяжные звуки духового оркестра волновали тишину укромного леса, плыли над землей и замирали где–то в болотной низине. Спокойно–величавая мелодия вальса так настраивала, что Бусыгин даже притопнул ногой и сказал:

— Смотри–ка, а ведь и вправду пируют…

Не боясь быть увиденными в темноте. Костров и Бусыгин подошли совсем близко, притихли под кустом черемухи, невольно поддавшись настроению веселья. Стены лагерного клуба были сплетены из ивовых прутьев, и поэтому хорошо виднелись столы, за которыми сидели подгулявшие гости. То и дело слышались звон посуды, бессвязные хмельные голоса.

Кто–то из командиров, может быть сам Гнездилов, вышел из клуба и, спотыкаясь, побрел вдоль аллеи. Он приближался, как нарочно, к самому кусту черемухи, и, желая не выдать себя, Бусыгин и Костров отступили в глухую темноту.

Подходить снова они уже не посмели, но ломившиеся от закусок столы дразнили, распаляли аппетит.

— Недурно бы сейчас оказаться за столом, — сказал Бусыгин, причмокнув губами. — Соскучился, брат, по нашим сибирским пельменям.