Вторжение

«Чтобы отделить здесь рациональное от бессмысленного и неразумного, не подойдет и знаменитая бритва Оккама, — печально улыбнулся про себя тираннозавр. — Но ведь этот мир алогичного, нерассуждающего злодейства был преобразован в конце концов в царство Разума и Духа! Впрочем, таким результатом эволюция предстает лишь в сочинениях утопистов. А на самом деле… Где та бритва, которая вычленила бы истинно доброе в деяниях великих революционеров, от Маркса с Робеспьером до внука калмычки и чувашина, а затем с его последователями, сыном сапожника, и новоявленным тираном Пол Потом? Верно говорил Оккам, что не существует такой вещи как универсальное, внутренне присущее предметам, по отношению к которым оно было бы всеобщим. Так почему же эти парни с университетским образованием — Сталину с его семинарией подобный закидон несколько извинителен, вообразили вдруг, что именно марксизм, названный в Девятнадцатом веке Михайловским примитивной догмой, и один только марксизм является той

универсальной отмычкой, которая откроет двери к безоблачному счастью во всех временах и народах? Куда девался хваленый принцип их основоположника — все подвергать сомнению?»

Ящер приближался к зарослям диковинного леса, среди деревьев которого давно заметил некое шевеление. Инстинкт, управляющий поступками именно тираннозавра, а не того существа, которому были известны не имеющие здесь цены сочинения Уильяма Оккама, безошибочно подсказал зверю, что ему следует стремиться именно к этому участку леса.

Когда до изумрудно-зеленой стены оставалось тридцать или сорок длин тела ящера, с треском ломая мощными лапами те деревья, которые со временем назовут ископаемыми, сладострастно похрюкивая, навстречу странному, философствующему тираннозавру вышло, призывно помахивая чудовищной головой, животное того же зоологического вида, но женского рода.

«Этого мне только не хватало», — растерянно подумал ящер.

XVIII. ВОЖДЬ И СТАРИК

В камине ярко горели березовые поленья, они уютно и умиротворенно потрескивали, и Сталин грустно подумал о том, что напрасно не завел каминов в Кремле и на дачах: боялся разговоров о буржуазном перерождении вождя в быту.

«А разве ты чего-нибудь и кого-нибудь боялся?» — спросил он себя и усмехнулся самой несуразности поставленного вопроса.

Как можно спрашивать про такое у товарища Сталина? Да вся его жизнь, едва он стал осмыслять собственное существование в подлунном мире, была пронизана страхом, зиждилась на страхе, определялась им в подавляющем числе случаев.

«Вся жизнь товарища Сталина прошла в преодолении страха», — привычно подумал о себе в третьем лице гость со Звезды Барнарда, любознательно рассматривая хозяина загородного дворца, замаскированного под внешне ничем не примечательный дом, стоявший в стороне от дороги, своего рода хутор на взгорке, окруженный деревьями, откуда, тем не менее, хорошо просматривалась прилегающая местность.

Человек этот имел почтенную и благообразную, в том, уже забытом старинном смысле, внешность и напоминал Сталину депутатов Государственной Думы и некоторых нынешних членов Верховного Совета, из типа тех, кто носит перестроечную бородку.

Правда, этот был чисто выбрит, виски имел косые и волосы зачесанные на пробор, который для нашего времени не типичен.

Ворот белой сорочки был расстегнут, но шею прикрывал легкий шарфик в синий горошек. Затем светло-коричневый бархатный пиджак или точнее куртка с накладными карманами и шалевым воротником, легкие голубые брюки и светлые туфли, на цветовую гамму погуще, нежели штаны.

Возраст у хозяина был неопределенный, где-то меж пятидесятью и шестидесятью, но в общем и целом производил он впечатление моложавого — или молодецкого? — человека.

Накрытый яствами и напитками стол находился поодаль, но едва Сталин переступил порог просторной гостиной, он отверг приглашение перекусить с дороги, чем Бог послал, и тоном, не терпящим возражений, сказал: выкурит у камина трубку и выслушает там хозяина. А уж потом решит, стоит ли ему делить с неизвестным человеком хлеб-соль, приниматься за совместную трапезу.

— Кто вы такой? — спросил Сталин, усаживаясь у огня. Он протянул к нему руку и вытряхнул пепел из трубки. — Почему ваши люди так бесцеремонно, понимаешь, привезли меня сюда, не спросив, хочу ли я увидеться и разговаривать с вами?

— К вам применили насилие, были грубы? — живо спросил человек с пробором. — Виновных мы немедленно…

— Нет! — резко ответил вождь. — Нет необходимости кого-либо наказывать… Они были вежливы и почтительны, как бывают поначалу вежливы вымогатели и шантажисты, которых вы так возвышенно и престижно обозвали американским, понимаешь, блатным словом рэкетиры.

— Рэкет не мой бизнес, — заикнулся хозяин.

— Бросьте! — махнул трубкой в его сторону Иосиф Виссарионович.

Тип в голубых штанах почтительно склонил голову.