Вторжение

— Вы используете этих бандитов в собственных целях, скрывая сие обстоятельство от сообщников. Но хотя я знаю о вас все, придется, понимаешь, отвечать на мои вопросы, ибо мне хочется определить уровень вашей искренности.

— Конечно, — снова вклинился хозяин, — я понимаю… И все же надеюсь…

— Что меня можно шантажировать? — зло сощурился Сталин. — Учтите, это никому не удавалось в прошлом, а тем более сейчас. Да, там у костра ваши люди сказали, что если не сяду в машину, то пострадает молодой друг, который искал в это время съестное в бронетранспортере. Я знал, что вы вовсе не те, кого мы вынуждены, скажем так, опасаться, но ваши головорезы могли, понимаешь, затеять перестрелку с писателем, а мне этого вовсе не хотелось. Поэтому я здесь. Итак, кто вы?

— Старик, — с готовностью ответил хозяин. — Это мое официальное прозвище среди наших друзей и руководителей Организации.

— Что еще за организация? — грубо спросил Сталин. — Наплодили тут на голову правительства тьму неформалов. Мать бы его так, ваш плюрализм хренов! При мне это было бранное, понимаешь, слово с эпитетом «буржуазный». А сейчас вроде как разрешительный «сим-сим» на любое безобразие.

Он еще раз глухо выматерился, неразборчиво, вроде как для себя, но человек, назвавший себя Стариком, прекрасно понял, что выбранился вождь именно в его адрес.

— Это ваши молодчики устроили засаду тем бронетранспортерам? — спросил Иосиф Виссарионович.

Старик утвердительно кивнул.

— А вы хоть знаете, кому подставили ножку?

— Это другая организация, у нее иные принципы и источники дохода.

— Про ваши источники мне известно, хотя их обозначают краснобаи-экономисты и борзописцы левой

прессы нейтральным выражением теневая экономика. Правда, сейчас в ходу уже слово мафия, организованная, понимаешь, преступность. И вы один из воротил, пожалуй, даже главный, Пахан, стало быть, в этой шайке.

Человек в бархатной куртке скромно потупился.

— Меня обычно называют Стариком, — со значением сказал он. — Если хотите — Семен Аркадьевич. Впрочем, вам по праву называть меня как угодно.

— Вот именно, — проворчал Иосиф Виссарионович. — Тем более, мне известно, что передо мною Сидор Арсентьевич Головко, доцент кафедры политической экономии университета, ни под судом или следствием не побывавший, весьма опасный преступник, о котором не подозревают или делают, понимаешь, вид, что не подозревают, работники прокуратуры и милиции. Серьезный вы гражданин, Сидор Арсентьевич.

— Народ ценит, — тонко улыбнулся Старик. — Но по сравнению с вами я букашка, товарищ Сталин.

— По сравнению со мною все остальные диктаторы и тираны — букашки, — без тени самодовольства заметил вождь. — А вы даже и не букашка, а всего-навсего амеба. Или скорее вирус… Но опасный.

— Да уж, — согласился Старик. — Мы в состоянии сделать многое. Сотни миллиардов рублей, вложенных в дело, пусть и подпольно, это вам не бык начихал. Но в этом и загвоздка. Подполье! Нам осточертело находиться в нем.

— Понимаю, — Сталин повел рукою с зажатой в ней трубкой, разгоняя сизые клубы дыма, выпущенные им в этот момент, когда лидер теневой экономики толковал про миллиарды. — Вам хочется явить соотечественникам собственное могущество, а для этого нужна не тайная, а явная власть… А кем вы считаете меня?

— Тем, кем вы есть, — быстро ответил Головко-Старик. — Вы наш вождь и учитель. Великий товарищ Сталин.

Когда он произносил эту фразу, Иосиф Виссарионович испытующе глянул на супермафиози, но иронии или какой-либо усмешки не заметил. Хозяин говорил вполне серьезно.

— Но ведь Сталин умер тридцать семь лет назад! — воскликнул вождь.

— Верно, — кивнул Старик, — и я из Одессы, где учился тогда в университете, рванул на ваши похороны, Иосиф Виссарионович. К счастью, в Брянске меня сняли с поезда, ехал без билета… Могли ведь и задавить где-нибудь на Трубной площади. Да… И сейчас не знаю, каким образом товарищ Сталин воскрес. Я — практик, мистицизма не приемлю. Но помимо политэкономии относительно глубоко изучал философию и хорошо помню завет Канта: если не знаешь ничего о некоем явлении, а тебе необходимо действовать, выскажи предположение и действуй исходя из него.

— Неплохой принцип, — заметил вождь. — Крепкий философ, этот кенигсбержец. Жаль, что у нас в Отечестве учение Иммануила Канта никогда не было предметом политической моды. Неплохо бы усвоить его, понимаешь, этику нашим аппаратчикам-функционерам, бюрократам и разнокалиберным жуликам. Вы-то сами про кантовский категорический императив слыхали?

— Поступай так, как хочешь, чтоб по отношению к тебе поступали другие? — спросил Старик. — Как же, как же… Но это, увы, чуждый мне принцип. Ведь исходя из него невозможно отнимать у людей их деньги. А мне нужны именно деньги, много денег, очень много! Ибо только они дают власть!

— Вы примитивный пошляк, гражданин Головко, — поморщился Сталин. — Но я готов выслушать то, о чем собрались мне рассказать…

— Предложить, — вежливо уточнил Старик.