Вторжение (СИ)

— Я — Владимир. Скажите, вы уверены в том, что не хотите продать эту секиру? Я понимаю, что это ваша реликвия и память о деде, но ведь в первую очередь это оружие, не так ли? У вас она просто пылится в ящике, а могла бы приносить пользу, звенеть в бою. Думаю, что для боевого оружия, особенно зачарованного — грустно закончить свой век в коробке. Если бы я был оружием, то не хотел бы такого. Эти секиры созданы для того, чтобы звенеть над полем боя, а не для того, чтобы пылиться на полке. Они заслуживают человека, который ухаживал бы за ними, точил, смазывал маслом, перематывал шелковые шнуры на рукояти. Я всего лишь мельком видел вашу секиру, но мне кажется, что она несчастна. — улыбается он и Сил-айяс думает о том, что мужчина — хорош. Не так как Истинноживущие, но все равно хорош. Обратился к эмоциям, одухотворил эту несчастную секиру, придал ей индивидуальности. И если бы она на самом деле была реликвией и Сил-айяс испытывала к ней чувства — на этих чувствах сейчас бы сыграли. А будь она наивной девочкой, так еще бы даром эту секиру отдала — так вот питомцев в лес отпускают, на волю. Но шорти не понимает, что она давно ведет эту игру, и сейчас продает им не артефакт невиданной мощности с уникальной историей, а дешевую поделку, которую она смастерила за несколько секунд на складе, стоя над ящиком с порошком-сырцом. При любом раскладе она останется в выигрыше, а глядя на бриллианты, качающиеся в ушах у девушки в белом — в очень даже приличном выигрыше.

— Разве не лучше бывалому воину уйти на покой? — задается она вопросом вслух: — вы могли бы отдать и вторую секиру мне и я — положила бы их рядом. Достойное место и спокойная старость — не к этому ли приходим мы все в конце концов? Или же… — она смотрит на красную бархатную тряпочку с осколками: — можно закончить вот так. Порой почетная отставка лучше чем нескончаемые битвы. И потом — это семейная реликвия.

— Хорошо. — вздыхает мужчина: — сколько вы хотите за эту секиру?

— Она не продается!

— Десять тысяч. — коротко добавляет девушка в белом: — шича, хватит торговаться, ты все равно обманщица. Десять тысяч и мы закрываем этот разговор.

— Но я…

— А еще я могу генерал-губернатору рассказать, что тут опять торговля артефактами без надлежащего разрешения. Что-то я вывески «Магазин Магических Артефактов» нигде не видела, да и указ должен на стенке вот тут висеть. — сужает глаза девушка в белом. Вот как. Значит она тут главная и деньги у нее? Мужчина — альфонс? Неважно, тем лучше. Ситуации это не меняет.

Сил-айяс делает вид, что испугалась, кусает губы и ломает руки, якобы принимая трудное решение. Вот все шорти через силу делают. Всегда с ними так — надо просто сделать вид, что испугался и тогда они почему-то считают, что сделка удалась.

— Хорошо. Десять тысяч. — вздыхает она, решив не обижаться на слово «шича». Все-таки на кону так много денег! Обалдеть, тут можно магазинчик закрывать и год не работать. Ну, хорошо, не год, но хотя бы до лета. Так она и поступит, вот только деньги на руки получит и…

— Десять тысяч. — на прилавок легли крупные ассигнации по тысяче рублей каждая и Сил-айяс едва сдержала стон. Десять тысяч! Сегодня будет мясо на ужин, завтра будет мясо на ужин, много дней будет мясо на ужин! Почему-то рассчитывается все равно мужчина, но ей уже без разницы. Сделка совершена.

— Лан — открывай, — командует мужчина, и девушка в халате — открывает ларец, благоговейно смотрит на оружие, которое лежит на темном бархате и прикусывает губу, едва не плачет. Осторожно берет в руки, проверяет баланс, обмотку рукояти, взмахивает ею для пробы. Легкий свист разрезаемого воздуха. Улыбка озаряет ее лицо, она выхватывает вторую секирку из-за спины и становится в стойку. Прячет их за спину и подпрыгивает от восторга на месте, обнимает мужчину, целует его куда-то в лицо. Что-то щебечет на своем — высоким тоном, переливающиеся звуки, как будто птичка в саду летом поет. Чирик-чирик.

Тем временем Сил-айяс уже спрятала деньги за пазуху, чувствуя, что руки у нее немного дрожат. Прекрасный день. Вечером будет праздник, она всем расскажет, как шорти в квартал к шичам заехали и десять тысяч оставили. Глядишь и сама Ла-айя ее взглядом да разговором удостоит, не все Сил-айяс на вторых ролях быть.

— Ой! — говорит вдруг девица: — а про Лин-то мы и забыли! Госпожа, а у вас второй такой секиры не найдется случайно?

— Эээ… — выдавливает из себя Сил-айяс, понимая, что только что дала маху. Вот кто просил раздувать весь этот спектакль «единственная в своем роде фамильная реликвия, моего деда, который оставил мне ее перед смертью, и она дорога мне как память»?! Вот сейчас она могла бы еще разок до склада прогуляться и еще десять тысяч заработать!

— Ты чего, Лан, она же ясно сказала — одна такая, фамильная реликвия, нету таких больше нигде. — говорит мужчина: — сама подумай, откуда у нее вторая?

— Вообще-то… — прямо сейчас в душе у Истинноживущей Сил-айяс борются два самых могучих чувства, которые она когда-либо испытывала — жадность и осторожность.