Вторжение в Московию

Годунов доброжелательно улыбнулся, из-под чёрных усов у него сверкнули белые зубы. И он вроде бы подмигнул ему, Ураз-Мухаммеду, мол, не робей, мы знаем дело туго, справился о его здоровье, спросил о том же его мурз и биков. Затем он перекрестился на державу и провозгласил, голосом сухим, но властным, свою милость: жалует-де он в знак особых заслуг перед Московским государством Ураз-Мухаммед-хану город Кирман, который остался без хана по смерти Мустафа-Али.

Ураз-Мухаммед низко поклонился ему, приложил к груди руку и дрожащим от волнения голосом заговорил о своей искренней верности служить ему и царевичу. Когда он закончил, Бутурлин повёл его к лавке около боярских мест. И он сквозь пелену, затягивающую взор, заметил, что его ближних усаживают подле окольничих мест. Им поднесли красный мёд в серебряных ковшиках, одарили собольими шубами. И он, под эту возню, снова оправился, взял себя в руки.

Затем Годунов пригласил его, нового подвластного ему хана, к себе на обед и скоренько, с видимым облегчением, поднялся с трона и направился с царевичем вслед за дворецким в Столовую палату. За ними потянулись гости, а следом цепочкой бояре и окольничие.

— И то было 15 рамазана в 1 000 год Хиджры, по окончании года Свиньи и наступлении года Мыши, — сказал Ураз-Мухаммед и печально посмотрел на него.

И Матюшка понял по лицу хана, что тот сожалеет о судьбе великого государя Московии, который возвысил его и так рано и внезапно оставил этот мир. И его сердце снова заскребла зависть, появилось раздражение на вот этого хана, на то, как он говорит о Годунове. Но он не подал виду, что слова хана задели его.

А Ураз-Мухаммед стал рассказывать дальше… В четверг, 17-го числа месяца шавваля он покинул Москву. В Касимов, в Кирман, как называли ещё этот город, он отправился с биками и мурзами в сопровождении двухсот татарских конников, боярского сына Андрея Воейкова и толмача. Через неделю, в четверг того же месяца, он прибыл в город своего удельного ханства. В благословенный же месяц зиль-хидж 10 числа, в четверг, на восходе солнца, призывно зазвучал голос муэдзина с высокого минарета большой каменной мечети, построенной Шах-Али-ханом. И вскоре около мечети собрались все жители города, как русские, так и татары. Внутри мечети все заняли места по чести: царский посланник Воейков с толмачом Илыпаткой, бики, муллы, хафизы, мурзы и данишмеды[55].В мечеть внесли большую золотую кошму и расстелили перед ханом. Тот сел на неё, поджав под себя ноги. Четверо дюжих воинов ухватили кошму за четыре угла и высоко подняли хана. И Буляк-сеид стал торжественно провозглашать хутьбу[56], распевно, на манер молитвы, выразительно поднимая и опуская голос. А Ильшатка зашептал на ухо Воейкову, переводя слова проповеди о благословении и пожелании многих лет царствования хану.

— Да будет милостив Аллах к Ураз-Мухаммед-хану и его царству! — закончил сеид.

И под сводами мечети гулко разнеслось: «Да будет Аллах с тобой! Да будет славен Ураз-Мухаммед-хан!»

Воины пронесли его через мечеть, под громкие крики прославления. Со всех сторон на кошму летели пригоршнями монеты, осыпали серебряным дождём нового хана Кирмана. И его сердце дрогнуло и затрепетало впервые после того памятного пленения в Сибири.

Несколько дней в городе повсюду горели огромные костры. На них жарили баранов, лошадей и коров, забитых несметным числом. Рекой лилась водка, мёд и милости хана на приближённых, жителей города и узников тюрьмы.

Прошёл год. В первых числах марта Ураз-Мухаммед явился по вызову Годунова в Москву. Там находилось великое посольство Посполитой и намечалась постановка важного договора о мире. Как обычно, боярские дети с почётом проводили его до царского терема. У дверей Грановитой палаты его снова встретил и объявил Иван Бутурлин. В палате же, в торжественной тишине сидели бояре, окольничие и думные дворяне. На этот раз его посадили вдали от трона, рядом с астраханским царевичем Араслан-Алием, сыном султана Кайбулы. И к нему тут же подсел и поздоровался Мухаммед-кули.