Вторжение в Московию

— Тебе же говорили — не приезжай сюда! — гневно сказал он Вишневецкому. — И предупреждали: будешь считать царя не тем, кто он есть, то тебя побьют палкой! Вот и получил сполна! А теперь убирайся! — резко бросил он и посмотрел на съёжившегося Вишневецкого, вытирающего платком разбитое в кровь лицо.

На какое-то мгновение у него мелькнула жалость к этому, в общем-то, слабому изнеженному аристократу, не понимающему того, что делает. Но это мимолётное чувство тут же сменилось опять раздражением на этого… мысленно выругался он, постоянно путающегося под ногами и отнимающего своими мелкими склоками и сплетнями у всех время и силы… «Ничтожество!..»

Прихрамывая, он молча прошёл до двери, остановился, обернулся и угрюмо напомнил атаману донских казаков, сидевшему за столом:

— Пан Заруцкий, надеюсь, и впредь будешь следить за порядком. Не то московиты застанут нас, как…, врасплох! И за тем, кто приезжает в лагерь, — мотнул он головой в сторону Вишневецкого, — а кто уезжает — и куда!

Гусары расступились, пропустили его и вышли во двор вслед за ним.

На следующий день Димитрий проснулся поздно, когда на церкви Спаса, в монастыре на Всходне, колокол ударил пять раз подряд[85].

С похмелья у него болела голова, во рту было вязко, а на душе мерзко.

Рядом с постелью уже стоял каморник с чаркой водки на подносе и тонко нарезанными ломтиками балычка.

«Молодец князь Семён», — одобрительно подумал он о дворецком.

Выпив, он приободрился. Но вчерашние страхи всё равно не отпускали.

«А ведь если договорятся, то лихо будет! — мелькнуло у него, когда живительная влага смочила иссушенные мозги, кровь заходила снова в жилах. — Выдадут, как пить дать, выдадут!» — неприятно засосало у него под ложечкой от одной только мысли, что будет с ним, если он попадет в руки короля.

Он торопливо вскочил с постели и велел каморнику позвать Звенигородского.

Когда тот вошёл к нему, он уже накинул на себя однорядку и широкими шагами мерил из угла в угол тесную спаленку.

— Князь Семён, собери-ка ближних! — приказал он ему. — Только самых верных. Из тех, кто научен держать язык за зубами. Да живо!..

К обеду в хоромы к нему первым явился Сицкий, но не один, а с Третьяковым. Они разделись, прошли в палату, с мороза потирая руки… Князь Алексей Юрьевич, ему уже за сорок, был сегодня каким-то задумчивым: с приездом послов его потянуло с чего-то на воспоминания… Свою службу он начал давно, ходил в поход на шведов под Ругодив, ещё два десятка лет назад, при царе Фёдоре, хотя и был в ту пору ещё совсем юнец и стольник. Ну разумеется, он был в государевом полку ясаулом, как и многие стольники, его приятели… «Сёмки-то Годунова уже нет в живых, а Ванька Годунов сейчас в Калуге, вторым воеводой при Скотницком. Михайло Романов помер, в ссылке… Андрюшка Телятевский ходил тогда у другого саадака, а Петька Басманов был при другом копье. И, как всегда, они повздорили из-за мест…» Да, в рынды брали юношей пригожих, статных, к тому же из родов обычно знатных. А вот в подрынды уже не то. Поэтому туда попал и Яков Борятинский со своим братом Федькой… Повёл с собой царь Фёдор тогда весь цвет московских людей: Мстиславские, все князья Трубецкие, Романовы, все Годуновы… Среди них был и князь Иван Васильевич Сицкий, его дядя, боярин и опытный воевода, женатый на Евфимии, племяннице царицы Анастасии, в девичестве Романовой, первой жены Грозного. Алексашка гордился тем своим походом, хотя не отличился он в нём ничем. Потом он стольничал на приёмах послов. Свою руку он приложил и под соборной грамотой на избрание в цари Бориса Годунова. Опала Романовых при Годунове застала его воеводой в Шацком. Да, он не пострадал в ту пору так, как его дядька, Иван Васильевич, со своей женой Евфимией Романовой. Но досталось кое-что и ему… На свадьбе же Расстриги с Мариной он стольничал, обслуживал польских послов, стоял третьим разрядом: за кравчим Ванькой Хворостининым, молокососом, и Данилой Мезецким. А за столом гостей, послов, потчевал Митька Пожарский, стольник… И вот теперь он, князь Алексей, тоже Рюрикович, здесь. А как тут оказался?.. Рассказ долгий. Такое может поведать вон и Трубецкой, тот ходил мовником с Расстригой в баню… Тоже есть что вспомнить. Хм!.. Так что знают они этого своего нового царя, отлично знают. Точнее, вообще не знают: кто он таков, откуда появился…

Не успели они устроиться за столом, как пожаловал Дмитрий Трубецкой. За ним, шумно отдуваясь после подъёма на высокое теремное крыльцо, ввалился дородный Плещеев. Войдя в палату, Трубецкой зябко передёрнул плечами, зашарил взглядом по столу: есть ли что-нибудь выпить, да покрепче бы… Он по-приятельски похлопал по плечу Третьякова: «Как живёшь?» — и уселся на лавку рядом с Сицким, поближе к нему: всё-таки косточка-то своя, княжеская…

К столу подали водку и закуску.

— Ну, что скажете, думники? — спросил Димитрий их.

— А что говорить-то, государь! — поднял на него простоватые глаза Плещеев. — Мы ведь за тебя стоим… Ить постоим!