Вторжение в Московию

Он играл, как всегда, играл во что-то, смутно представляя сам во что.

— Да, государь, — вздохнул и согласился Казимирский.

* * *

В Тушино он вернулся с двумя гусарами, тайно, и спрятался там в землянке у пятигорцев. Своим путём ушло письмо к Марине. В полках же стали появляться смущающие вести из Калуги, переходили из роты в роту письма «царика».

В своём послании Димитрий смиренно жаловался войску, что вот, дескать, уехал на охоту и задержался.

Да, он хитрил и проверял: пойдут на это гусары или нет. Не Филарет и Салтыков были опасны ему. То он пустил как пробный камень: пройдёт — тогда заговорил бы он и о гетмане.

Казимирскому не повезло в полку Вильковского: письмо попало в руки самому полковнику. Тот прочитал его, возмутился: «Кто принёс?.. Казимирский! Где он?»

Ротмистра прихватили в той самой дальней, забытой всеми землянке, где он залёг на дно, и привели на коло. Его обыскали, нашли при нём всё те же письма.

Вот тут уже шляхта разошлась. Кричали, обвиняли и тут же защищали, иные, подступая, грозили ему расправой.

Казимирский побледнел и испугался, но в такие вот минуты он обычно не терялся. Он хорошо знал нрав гусар, знал, что товарищи отходчивы, простят: они ведь любят виноватых… Ну а он же не заставит их долго ждать… Он сдёрнул с головы шапку и бухнулся перед братвою на колени и возопил: «Панове!» — ударил себя в грудь кулаком и выжал из голоса всю жалость, на какую был способен.

Шляхта замерла, увидев в смиренной позе бесшабашного ротмистра.

— Панове, — тише повторил он, чтобы не испортить сцену дерзким словом. — Виноват перед вами. Да, видит Бог, не по своей воле то делал! Заставили, силком, угрожали!

— Так и силком?! — послышался чей-то насмешливый голос из толпы гусар. — И силком увели в Калугу?!

На секунду над войском повисла тишина, затем раздался дружный хохот. Смеялись все, и все отлично понимали, что было бы наивно верить в искренность, раскаяние ротмистра, известного различными проделками, но в то же время было бы несправедливо казнить плута вот за такой проступок пустяковый.

Казимирский мгновенно смекнул, что грозу пронесло, пустился с жаром выкладывать, как всё было в Калуге. В запале хитрой откровенности он тут же выболтал о том, что к Димитрию бегут толпой донские казаки, и много там было татар из Арзамаса, а города уже собрали царю большую казну…

При последних его словах Рожинский насторожился и оборвал его, чтобы он не ляпнул ещё что-нибудь такое, чего войску не следовало знать. Он с удовольствием повесил бы его, но не решился перечить шляхтичам. К тому же у него появилась мысль использовать его в своих задумках против царя.

— Товарищи, собрать все письма! — велел он гусарам. — Кто добровольно не принесёт — пойдёт под суд! Сам Казимирский назовёт тех! А нет, так себе же сделает хуже! Как, пан Януш? — спросил он ротмистра, который, встав с колен, затесался среди пятигорцев.

И тот поспешно кивнул под неприязненными взглядами полковников.

— Я обещаю тебе, Януш, если ещё заметят, что мутишь войско против короля и гетмана, то сразу же повесим! — припугнул Вильковский ротмистра.

Угрозы подействовали. Все подмётные письма собрали, принесли к гетману и сожгли. О письме же Димитрия к Марине никто не узнал.

* * *

Погромом царских хором пахоликами и мастеровыми вновь в жизнь Марины ворвалась безумствующая чернь, как уже было четыре года назад в Москве. С ней случилась истерика. И пани Казановская сбилась с ног и вовсю гоняла девиц, пытаясь ей помочь. Сбегали за придворным лекарем Фридрихом. И тот тоже весь день крутился подле неё с успокоительными каплями, настойками и всякими примочками.

Несколько дней Марина находилась в подавленном состоянии. Оправившись, она распорядилась привести к себе писаря.

— Я больше не могу оставаться здесь! — заявила она Казановской, ища у неё поддержки. — Поеду к Димитрию…

— Поступай как сердце велит, — сказала та, скорбно глядя на её осунувшееся лицо. — А я тебя уже никогда не оставлю!

— Буду просить войско, чтобы отпустили.

Казановская не стала возражать, знала, что это бесполезно.

— Пиши, — приказала Марина писарю и стала диктовать: — «Пану гетману и войсковой старшине. Всеми покинутая, я взываю к рыцарству, которое поддерживало моего мужа в благородном предприятии возвращения ему наследственного престола. И сейчас, когда волею обстоятельств…»

— Государыня, не так быстро! — взмолился писарь, вспотев от страха, что осмелился перебить царицу.

— Пани Барбара, передайте камергеру, чтобы наказали этого наглеца! Посадить на хлеб и воду и держать, пока не обучится исправно писать!