Вторжение в Московию

От Орла до Волхова было недалеко, всего каких-то пятьдесят пять вёрст. И когда там стала накапливаться громадная сила, то в войске самозванца зажили настороженно, с оглядкой на неё. И каждый день ходили туда разъезды, наблюдали за лагерем противника, его передвижками. Да ещё, бывало, пластуны приводили из разведки языков. И тех допрашивали, проясняли обстановку в полках у Шуйского. А то порой и перебежчик заявлялся, сам вести приносил: о настроении в полках у воевод, об их вооружении, чем сыты ратные, обуты ли, одеты, хотят ли драться за Шуйского или не прочь были махнуть на сторону царя Димитрия.

Так жили они до мая, когда пошла, зазеленела трава, не стало проблем с кормами полкам конным.

В Московском государстве в те времена войска собирали весной: как только становилось тепло, распутица кончалась, дорога открывалась для походов. Полковые казаки были пешими и конными. Боярские дети — те все были конными. С собой они обязаны были приводить, с каждых пятидесяти четей земельного оклада, по конному и пешему холопу, вооружённых саблей, рогатиной или самопалом. А если нет — то с луком и совнйй для боя ближнего. Опасное оружие в руках умелых. Стрелецкие полки тоже собирали со всей страны, из городов ближних к Москве и дальних. Во всех полках были десятники, пятидесятники и сотники. Над пятью сотнями стоял голова, а выше — полковой воевода. К его седлу был приторочен медный набат, а рядом развевалось знамя на ветру: трепался лик Георгия святого в руках наездника лихого. И он, воевода полковой, бил в свой набат и вёл толпой весь полк в бой за собой. А из глоток полковых медных труб вырывался оглушительный рёв под вскрики дружные: «Ура-а!»

Вот так в ту пору наши предки воевали. А чтобы есть и жить, таскали за собой огромные обозы по десятку тысяч телег со всякими кормами и войсковым походным хламом. И тот, кто был воеводой на службе полковой, кичливо говорил, что он ходил «своим набатом». Никого, мол, не было над ним. Сам он был на бою себе господин.

Шестое мая. Этот день Матюшка ждал уже: в нём заключалось совершенное число… «Вот с этого-то дня мне и следует начинать свои дела!.. Но шестёрка — знак дьявола, знак сатаны, знак мирового зла!..» Однако этим не был обескуражен он: «Какое дело мне до мира и его зла!» Он в тех совершенных числах, входящих в каббалистический круг, нуждался только в первых двух, знал ещё третье. А дальше?.. Он не загадывал настолько далеко… И он стал перебирать в уме первые два числа. Они как раз вписывались в календарный месяц. И с первого до второго проходило ровно 22 дня. А это опять число каббалистическое… Да, здесь эти три числа увязаны, как вороные в русской тройке. Одно, как пристяжная, воротит голову назад. Другое косит оком куда-то вбок. Ну точно дьявол кривым глазом! А третье, что коренная, связывает и тянет за собой их, двух пристяжных… Они, совершенные числа, вершина совершенства, знак добра в сплошном море зла, где все остальные числа несовершенные, а то, наоборот, сверхсовершенные. Они смысл жизни раскрывают: излишества и недостатки ведут в конечном счёте только к злу… «Да, да, истина стара — мир купается во зле. И лишь каплями в него, как изумрудами, вкраплено добро!» Ну что же — он не пойдёт наперекор всему остальному миру.

И в этот день, шестого мая, он собрал у себя на большой совет всех войсковых начальных людей: гетмана, полковников, ротмистров. И они договорились начать военные действия незамедлительно, тем навязать Шуйскому свою игру.

Оживление крупных войсковых соединений началось на День Ивана Богослова. Пошла подвижка их. Как весной на реках во время ледохода сначала оторвётся один кусок от сплошного ледяного поля. За ним оторвётся другой, уже побольше. Затем затрещат, начнут разламываться огромные пространства изо льда.

Вот также закончилась пора мелких дозоров. На смену им пошли колоннами полки. Первым из-под Орла, из лагеря Рожинского, ушёл на дело Лисовский. Отважный наездник, ловкий рубака и командир был неплохой, он направился к Михайлову со своим полком. Таким далеким броском он выходил под Тулу и тем обеспечивал тылы Рожинскому при походе на Москву. Затем двинулся на Волхов и сам Рожинский со всеми силами. Отмерив дневной переход, его войско стало укреплённым лагерем и окружило себя дозорами ночными. А наутро из лагеря на дело ушёл с полком Рудской. К нему примкнули ещё два полка польской конницы пана Велеглавского.

— Бартош, твоё дело — только стычки! — наставляя, проводил князь Роман Рудского, выйдя с ним из своей палатки. — Тяните на себя москалей как можно больше! Но и не лезь явного на рожон!

Рудской, молодой и подвижный ротмистр, с острым, чисто выбритым подбородком и запорожскими усами, лукаво усмехнулся, протянул: «Па-ан Роман!»

Не дожидаясь больше его указаний, он вскочил на коня.

— А-а! — махнул рукой князь Роман.