Вторжение в Московию

В этот момент из ворот, распахнутых в зелейный погреб, донцы вытащили какого-то человека, одетого в добротный кафтан. И даже сейчас, хотя его тащили волоком, он выглядел молодцевато. Осанка чувствовалась у него, и на холопа не был он похож.

— Государь, то второй воевода! — с чего-то забеспокоился позади него Пахомка.

Димитрий хотел было ввязаться в эту расправу казаков над воеводой, но тут кто-то из донцов ударил пленника ножом в грудь, и тот свалился замертво на землю.

— Вот чёрт возьми! — тихонько выругался он от досады, что всё расползается из-под его власти. Стоит только ему отвернуться хотя бы на минуту, как его ближние люди тут же творят беззаконие, грабят и убивают. А что уж говорить о казаках.

— Но, но! — дёрнул он со злостью за уздечку коня; тот почему-то заартачился и не желал идти к воеводской избе.

И тут откуда-то, похоже из-за сруба тюрьмы, которая прижалась на краю площади к уже разграбленной церковке, — святое место впритык к преступному, — появился монах, и как-то странно, бесшумно шёл он.

«Расстрига, с Соловков!» — мелькнуло у Пахомки. Таких, любителей скуфейки и акафиста, он сразу узнавал: по синеве лица, по запаху и по походке…

В длинной рясе, с чёрной бородой и волосами, худой, но белокожий, как будто выкупался он в облаках, монах шёл мелкими шажками так, словно плыл по воздуху. В руке же у него был не крест: топор держал он, но вялой, безвольной была его фигура… И рукоятка длинная у топора, как у лесоруба или палача, рассчитанная на замах для сильного удара, невольно останавливала взгляд… Нос у него, сизый, от аскетической нагрузки, горбинкой тонкой выпирал. Глаза же тёмными провалами взирали на мир из чёрной пустоты… Вот подошёл он к трупу воеводы, нагнулся и плюнул ему в лицо… Затем он распрямился и глянул на Матюшку и на людей его. И ухмыльнулся он, оскалив ряд зубов, уже гнилью тронутых… Слабеющей рукой он вскинул топор и опустил его… Но стука топора Матюшка не услышал из-за людского гама на площади… Монах же схватил отрубленную голову воеводы за волосы и окунул её в ведро с водкой, уже поставленное кем-то услужливо рядом с костром.

— На — пей! В последний раз! — вскричал он и показал голову толпе. — Ты по заслугам получил! За то, что загубил живьём меня монахом в келье! Ха-ха-ха!..

Раскатисто и жутко прокатился над площадью истеричный смех, вырываясь из горла, осипшего от долгого молчания в застенках какой-то северной обители… И вдруг он размахнулся и швырнул голову в костёр. И она, охваченная пламенем, зашевелилась как живая там, наводя ужас на невольных зрителей торжества вот этой дикой мести. И по толпе казаков, взвинченной кровавым зрелищем, прокатился вой… Голова же затрещала в огне, оскалилась, показывая всем прикушенный язык. Она словно насмехалась и над ним, монахом, своим врагом, торжествующим минутную победу. Затем она перевернулась в костре, как будто отвернула от него взгляд уже пустых глазниц.

Монах угадал смысл этой насмешки тайной, обозлился, подхватил обезглавленное тело, чтобы подтащить его к костру. Но у него, ослабленного постами, не хватило силы. И он закричал в толпу:

— Да помогите же старцу суд праведный свершить! Ну что стоите вы…. — грязно, зло, не по-старчески, выругался он.

Он страшен был в этот момент. Жизнь скоротечная в нём угасала, вот-вот закончится быстрее огня в костре, его он питал своим врагом. И он, похоже, спешил всё завершить здесь. На суд всевышний, должно быть, не полагался.

— О господи! — прошептал Пахомка, перекрестился и подал своего коня назад, чтобы спрятаться за Матюшкой, за своим царём, или бежать с этой площади, с чего-то одичавшей.

А на зов монаха откликнулась толпа донцов. Мгновенно появились руки, и помогли они ему: труп сволокли к костру, а там спихнули просто в пламя.

И тотчас же монах исчез с площади. Его как будто тут и не бывало. А добровольные помощники его в недоумении остановились, озираясь и не веря своим глазам, что это они вот только что всё это совершили.

Димитрий, заинтригованный тем, куда же мог подеваться тот чёрный монах, обшарил взглядами толпу. Но того нигде не видно было. И он толкнул в ту сторону, к костру, Федьку Гриндина: «Найди немедля и приведи его ко мне!»

Он взглянул ещё раз на костёр, пожирающий труп бедняги воеводы, повернул коня и поехал назад с площади, из этой крепости, к тайной радости Пахомки. Тот ехал за ним и незаметно крестился дрожащей рукой.

Федька же забегал с казаками по площади. Он заглянул даже в глухие закутки в тюрьме и осмотрел воеводский двор. Но всё было напрасно. И он вернулся к царю ни с чем: монах как сквозь землю провалился.

«Знак! Да, да, какой-то знак!.. Но что говорит он мне? — такие мысли стали одолевать Матюшку. — И если это послание, то ждёт меня конец от монаха?.. Да нет же! С бородкой, чёрной!.. A-а, степняк, ещё дикарь какой-то! Похоже, обиженный судьбой, а также мной!.. Вот напасть! Тьфу ты!»

И он выкинул это из головы. Но Пахомка, его дьяк, на этом попался. К тому же его доняла та книжица.