Вторжение в Московию

Порывисто откинув засаленный и весь в дырах полог, Заруцкий вошёл в кабак, простую татарскую кочевую юрту, прошёл в её центр и сел на кошму рядом с Тимошкой.

Тимошка был личностью занятной, заметной в таборе. Он был рябой, плюгавенький и ловкий, ещё молодой, но уже без зубов, их растерял во многих драках. Задиристый червяк сидел внутри у него, хотя ему-то и доставалось больше всех в потасовках. Он пил, играл в зернь, но не касался баб, ссылаясь на «веру». Она-де запрещала ему творить грех. О нём Заруцкий был уже наслышан. Тимошка был заводилой игры по всему табору, и всё вертелось вокруг него. Он подкармливал ярыжек крохами, что от него перепадали, и те горой стояли за него.

Как ни быстро добирался Заруцкий до кабака, но весть о том, что он идёт в кабак, дошла быстрее. Её, вылетев из его шатра, донёс сюда Малыга, оглушённый подзатыльником. И казаки, спрятав зернь, притихли, чинно тянули вино, ожидая бури от его прихода.

— Ну что! — промолвил Заруцкий и оглядел завзятых выпивох, взиравших на него с тревогой.

По законам вольного донского казацкого круга никто не имел права посягать на свободу казака делать с дуваном то, что он хочет: его доля была священна. И они сейчас ждали: пойдёт ли атаман против круга.

— Сыграем? — предложил он Тимошке. — Илейка, давай «майдану»! — велел он кабатчику, приятелю Тимошки; он знал, что это они вдвоём, уговорясь, обчищали у казаков карманы.

Да, зернь стояла у кабатчика. Но Заруцкий, зная, что на самом деле её хозяином был Тимошка, умолчал об этом.

— Ложи, ложи! — строго крикнул он Илейке, когда тот замялся было.

Илейка нехотя достал зерновую доску. И она, гладкая, отшлифованная до блеска многими руками, лоснясь пятнами, хоть шар катай на ней, сразу приковала взоры страстных игроков какой-то непонятной силой.

— Кто выпускает кости? — спросил атаман казаков по-свойски и дружески похлопал кого-то по плечу. — Что, вас за… драть? Ты, что ли? — спросил он Тимошку.

— Не-е, Меченый, — лениво показал тот на своего дружка, такого же обшарпанного казачишку, но с рваным носом: клеймён был где-то уже крымцами.

Меченый тоже нехотя вытащил кости из кармана широких штанов, показал их всем на своей корявой ладошке с поломанными пальцами. Он был ведомый вор, плутовал в зернь, из-за чего и покалечили его.

— А ну, дай-ка! — велел Заруцкий ему, ловко поймал на лету кости, когда Меченый кинул их ему, махнул как-то неуловимо рукой, и они исчезли, как будто их и не было.

От такого трюка атамана Меченый открыл рот и шамкнул губами, затем обиженно заканючил: «Ты чё, атама-ан!» — отстаивая своё таборное право на собственность.

— Ты почто заплакал-то? А ещё каза-ак! — иронически протянул Заруцкий, передразнивая его, потёр руками, словно тщательно мыл их, и, раскрыв ладонь, показал на ней всё те же три кости: они лежали в ряд, все пустышками вверх.

Рядом с ним завозился и тревожно сглотнул слюну Тимошка. Он испугался, что атаман наставит ему таких шовкунов[51], что он будет болеть до самой старости. А то разденет донага, сдерёт всю лопотушку. И у него даже зачесался лоб от предчувствия быть здорово битым… «Не атаман — сам сатана!»

— Ну что? Почём шовкуны? — спросил Заруцкий его.

— Да мы, атаман, по маленькому! За сто — рубля с два… Сойдёт?

— Лады! — отозвался Заруцкий и азартно потёр руками так, что Бурба изумлённо уставился на него. Он никогда не видел, чтобы Заруцкий играл в зернь. А тут, как оказалось, он игрок, к тому же заводной. Но когда атаман незаметно подмигнул ему, он понял, что тот разыгрывает, дурачит казаков.

Заруцкий вернул кости Меченому. И тот, дважды кинув их, выкинул меть в пользу своего дружка.

— Кидай! — согласился на это Заруцкий, хотя и заметил, что тот смухлевал. — Счастливчик!

Тимошка ловко бросил кости через большой палец. Три кубика взлетели вверх, крутанулись в воздухе, мелькнули белыми гранями и упали на «майдан». Перевернувшись, они улеглись, выставив вверх три грани, краплёные чёрными углублениями. На одном кубике выпало три очка, на втором два, а на третьем — даже четыре.

Это был удачный мёт.

И радость отразилась на лице у Тимошки от этого начала. Здесь царил он, Тимошка, он был как бог в игре. И казаки заух-мылялись, наблюдая за верховным атаманом.

«Какой-то незадачливый он, — так было написано у них на лицах. — Куда он лезет: тут надерут его!»

Да, у Заруцкого игра не заладилась сразу же: пустышки выскакивали у него одна за другой, как будто шли по кругу. И он конфузился, показывая, что раздосадован был этим.

«Чёрт возьми!» — процедил он сквозь зубы, но так, чтобы слышали казаки.

И те, злорадствуя, ожидали, как сейчас надуют его. Утрёт Тимошка нос атаману, бить будут ему шовкуны.

А Тимошка ловко бросал и бросал кости. То тройки, а то четвёрки выскочат все вместе, улягутся кости вверх самыми желанными гранями… И вот счёт перевалил за сотню…