Вулфхолл, или Волчий зал

Как себя вести? Заговорить с Брертоном? Семейные владения в Стаффордшире, Чешире, на границе с Уэльсом. Сэр Рэндал умер в прошлом году, и его сыну досталось жирное наследство, по меньшей мере тысяча в год от земель, пожалованных короной, еще триста в год – от местных монастырей. Он прикидывает в уме. Не слишком раннее наследство: Брертон, должно быть, немногим его младше. Папаше Уолтеру Брертоны пришлись бы по душе – такие же вечные возмутители спокойствия. Он вспоминает процесс против них в Звездной палате, лет пятнадцать назад. Вряд ли Брертона вдохновит эта тема, как, впрочем, и любая другая.

Каждое путешествие имеет свой конец – причал или пристань, затянутую туманной пеленой, горящие факелы. Их сразу провожают в личные покои Генриха. Гарри Норрис ждет их; кто ж еще?

– Как он? – спрашивает Брертон.

Норрис закатывает глаза:

– Итак, мастер Кромвель, мы с вами всякий раз встречаемся при весьма необычных обстоятельствах. Ваши сыновья? – Норрис с улыбкой разглядывает лица. – Хотя вряд ли, если только не от разных матерей.

Он представляет их: мастер Рейф Сэдлер, мастер Ричард Кромвель, мастер Грегори Кромвель. Заметив ревнивый блеск в глазах сына, поясняет:

– Это мой племянник, а это мой сын.

– Заходите один, он ждет, – говорит Норрис и бросает через плечо: – Король боится подхватить простуду. Не захватите коричневый шлафрок, тот, на соболином меху?

Брертон что-то бурчит в ответ. Незавидная работенка – трясти соболями, когда мог бы в Честере будить местное население боем барабанов с крепостной стены.

Просторная спальня с высокой резной кроватью. При свечах занавески кажутся чернильно-черными. Кровать пуста. Король сидит на обитом бархатом табурете. Кажется, Генрих один, но в спальне висит теплый и суховатый коричный аромат; первая его мысль, что в темноте прячется кардинал и держит апельсин, начиненный пряностями, – Вулси всегда носил такой при себе, бывая на людях. Мертвые, без сомнения, стремились бы заглушить запах живых, но в темноте королевской опочивальни маячит не внушительная фигура кардинала, а бледный овал, лицо Томаса Кранмера.

Не успевает он переступить порог, как Генрих поворачивается к нему и говорит:

– Кромвель, во сне ко мне приходил мой умерший брат.

Он не отвечает, да и что тут ответишь? Смотрит на короля, не испытывая ни малейшего желания рассмеяться.

– Между Рождеством и Крещением Господь позволяет умершим разгуливать среди живых. Это всем известно.

– Как он выглядел, ваш брат? – мягко спрашивает он.

– Таким, каким я его запомнил… только бледный, очень худой. Вокруг него светился бледный огонь. Но сейчас Артуру было бы сорок пять. Как и вам, мастер Кромвель?

– Примерно.

– Я умею угадывать возраст. Каким бы стал Артур, если бы не умер? Наверное, похожим на отца. Я больше похож на деда.

Сейчас король спросит: а на кого похожи вы? Но нет, Генрих помнит, что у него нет предков.

– Он умер в Ладлоу, зимой. Дороги занесло, пришлось волочить гроб на телеге, запряженной волами. Правитель Англии на телеге, где это видано!

Входит Брертон со шлафроком красновато-коричневого бархата на соболином меху. Генрих встает, сбрасывает одно бархатное одеяние, принимает другое, плотное и мягкое. Соболья подкладка льнет к руке, словно король превратился в покрытое шерстью чудище…

– Его похоронили в Вустере. Но меня вот что тревожит – я не видел его мертвым.

Доктор Кранмер, из тени:

– Мертвые не жалуются из могил. Это придумали живые.

Король запахивает шлафрок.

– Я не видел его лица с тех пор, как он умер. Только сейчас, во сне, и тело в бледном сиянии.

– Это не было телом, – говорит Кранмер, – это был образ, родившийся в голове вашего величества. Такие образы quasi corpora – подобны телам. Почитайте Августина.

Однако непохоже, что король готов схватиться за книгу.

– В моем сне он стоял и смотрел на меня. И был печален, очень печален. Кажется, сказал, что я занял его место. Забрал его королевство, его жену. Он вернулся, чтобы меня пристыдить.

– Если брат вашего величества не успел стать королем, – замечает Кранмер с легким нетерпением в голосе, – так на то Божья воля. А что до вашего так называемого брака, то всем известно, что он был совершен против закона Божьего. Никто в Риме не имеет полномочий толковать Божьи установления. Мы признаем, что был грех, но Господь милосерден.

– Но не ко мне! Когда я предстану пред Божьим судом, мой брат будет моим обвинителем. Он вернулся, чтобы устыдить меня, и мне теперь вечно нести эту ношу.

Мысль приводит короля в ярость.

– Мне! Мне одному!

Кранмер хочет что-то сказать, но он ловит его взгляд и тихонько качает головой.

– Ваш брат Артур, – спрашивает он короля, – что-нибудь говорил в вашем сне?

– Нет.

– Дал вам какой-то знак?

– Нет.