Вулфхолл, или Волчий зал

– Всегда найдутся те, кто скажет, что парламент подкуплен, или введен в заблуждение, или почему-либо не вправе представлять народ. Опять-таки есть люди, которые считают, что парламент не может устанавливать законы в определенных сферах – это компетенция Рима. Я убежден, что они заблуждаются. Рим не имеет юридической власти над Англией. В своем билле я намерен сделать утверждение. Довольно скромное. Я его составил, парламент, смею надеяться, примет, король, смею надеяться, подпишет. Тогда я попрошу страну скрепить его клятвой.

– И как же вы намерены это осуществить? – глумится Стивен. – Разошлете своих молодчиков из Остин-фрайарз по городам и весям приводить к присяге каждого встречного и поперечного?

– А почему бы и нет? Или вы считаете, что все, кто не епископы, – скоты? Присяга всякого христианина одинаково ценна. Поглядите на любую часть этого королевства, милорд епископ, и увидите упадок, обнищание. Мужчины и женщины скитаются по дорогам. Овцеводы захватили все: селянина выгоняют из дома, землепашца лишили земли. За поколение эти люди могут научиться читать. Пахарь мог бы взять книгу. Поверьте мне, Гардинер, Англия способна быть иной.

– Я вас разозлил, – замечает Гардинер, – и вы, разозлившись, неверно поняли вопрос. Я спрашивал, не хороша ли их клятва, а скольких из них вы намерены привести к присяге. Однако, разумеется, поскольку вы провели через палату общин билль против овец…

– Против овцеводов, – с улыбкой поправляет он.

Король говорит:

– Гардинер, это нужно, чтобы помочь простым людям, – никому не дозволяется держать больше двух тысяч овец…

Епископ перебивает короля, как маленького ребенка:

– Две тысячи, да, так что, пока ваши комиссары будут разъезжать по графствам, считая овец, может быть, они заодно приведут к присяге пастухов? И этих ваших пахарей, пока еще не обучившихся грамоте? И каждую потаскуху, которую найдут в канаве?

Епископ говорит с таким пылом, что его разбирает смех.

– Милорд, я приведу к присяге тех, чья клятва необходима для надежности престолонаследия и единства страны. У короля есть чиновники, есть мировые судьи, и лорды совета подадут другим пример – или я с ними разберусь.

Генрих добавляет:

– Епископы тоже присягнут. Надеюсь, они не заартачатся.

– Нам нужны новые епископы, – говорит Анна. Она называет своего друга, Хью Латимера. Его друга, Роуланда Ли. Значит, у нее все-таки есть список, который она носит в голове. Лиз заготавливала овощи. Анна назначает пресвитеров.

– Латимер? – Гардинер качает головой, но не может сказать вслух, что королева покровительствует еретикам. – Роуланд Ли, как мне доподлинно известно, никогда в жизни не стоял за кафедрой. Некоторые люди приходят в церковь только из честолюбия.

– И благородно пытаются это скрыть.

– Я не сам выбрал для себя этот путь, – говорит епископ, – но, видит Бог, Кромвель, я честно им иду.

Он смотрит на Анну. Ее глаза торжествующе блестят. От нее не ускользает ни единое слово.

Генрих говорит:

– Милорд Винчестер, вы долго пробыли за границей по посольским делам.

– Надеюсь, ваше величество согласится, что к вашей пользе.

– И тем не менее вы невольно пренебрегали делами своей епархии.

– Как пастырь вы должны заботиться о своих овцах, – говорит Анна. – Возможно, считать их.

Гардинер кланяется:

– Мои овцы надежно присмотрены.

Что еще может сделать король? Самолично спустить епископа с лестницы, кликнуть стражу, чтобы того уволокли силой? Генрих произносит негромко:

– И все же не стану вас удерживать. Можете со спокойной душой съездить в свою епархию.

От пса, когда тот готов броситься в драку, идет особый запах. Сейчас он наполняет комнату. Анна брезгливо отводит взгляд, Стивен кладет руку на грудь, словно хочет распушиться, стать больше, прежде чем оскалить клыки.

– Я вернусь к вашему величеству через неделю, – говорит Стивен. Елейные слова вырываются из глотки, как утробный рык.

Король хохочет:

– А пока нам по душе Кромвель. Мы довольны его обхождением.

Как только Винчестер выходит, Анна вновь прижимается к королю, стреляет глазами, словно предлагает ему разделить тайну. Она по-прежнему туго зашнурована; единственный внешний признак беременности – чуть набухшая грудь. Никто официально не объявляет, что королева ждет наследника: когда речь идет о женской утробе, ничего нельзя знать наверняка. Возможны ошибки. Однако весь двор уверен, что она носит под сердцем дитя, и сама Анна так говорит: яблоки на сей раз не упоминаются, все, на что ее тянуло тогда, теперь вызывает отвращение – так что, по всем признакам, будет мальчик. Билль, который он намерен предложить палате общин, не предвосхищает несчастья, как думается Анне, а, напротив, упрочивает ее статус. В этом году ей исполнится тридцать три. И как он мог столько лет смеяться над ее плоской грудью и желтоватой кожей? Теперь, когда она королева, даже он видит, что Анна – красавица. Черты правильные, точеные, головка маленькая, как у кошки, шея отливает минеральным блеском, словно припудренная золотой обманкой.

Генрих говорит: