Вулфхолл, или Волчий зал

В комнату врывается Мария со злобной гримасой на лице. Она прижимает к животу – теперь уже вполне заметному – две вышитые подушки, в свободной руке золоченый таз, а в тазу – книга стихов. Мария бросает подушки и раскрывает кулак: в таз с грохотом, словно игральные кости, сыплется пригоршня серебряных пуговиц.

– Все было у Шелтон. Вот сорока!

– Все равно королева меня не любит, – говорит Джейн. – И я соскучилась по Вулфхоллу.

Для новогоднего подарка королю он заказал Гансу миниатюру: Соломон на троне приветствует царицу Савскую. Это аллегория, объясняет он. Король принимает плоды церкви и дань своего народа.

Ганс смотрит на него испытующее. «Я понял». Делает наброски. Соломон исполнен величия. Царица стоит спиной к зрителю, невидимое лицо поднято к царю.

– А мысленно, – спрашивает он, – вы видите ее лицо, хоть оно и скрыто?

– Вы оплатили затылок, – отвечает Ганс, – его и получайте. – Трет лоб, потом сдается. – Неправда. Я ее вижу.

– Это какая-то случайная встречная?

– Не совсем. Скорее женщина из детских воспоминаний.

Они сидят перед шпалерой, которую подарил ему король. Взгляд художника обращается к ней.

– Эта женщина. Она принадлежала Вулси, затем королю, теперь вам.

– Уверяю вас, в жизни у нее нет двойника.

Разве что в Вестминстере есть очень скрытная и многоликая шлюха.

– Я знаю, кто она. – Ганс многозначительно кивает, сжав губы; глаза дразнят, как у собаки, которая стащила платок, чтобы ты за нею побегал. – Слышал в Антверпене. Почему вы не заберете ее сюда?

– Она замужем. – Он неприятно поражен, что в Антверпене кто-то обсуждает его личные дела.

– Думаете, она с вами не поедет?

– Много лет прошло. Я изменился.

– Ja[107]. Теперь вы богаты.

– Но что про меня скажут, если я уведу женщину у мужа?

Ганс пожимает плечами. Они такие циничные, эти немцы. Мор говорит, лютеране совокупляются в церкви.

– И к тому же… – говорит Ганс.

– Что?

Ганс вновь пожимает плечами: ничего.

– Ничего. Вздернете меня на дыбу и потребуете ответа?

– Я никого не вздергиваю на дыбу. Только угрожаю.

– Ладно, – произносит Ганс умиротворяюще, – я просто о всех тех женщинах, которые мечтают выйти за вас замуж. Каждая англичанка мечтает отравить мужа и заранее составляет список женихов. И во всех этих списках вы – первый.

В свободные моменты – их на неделе выпадает два или три – он разбирал бумаги Дома архивов. Хотя евреи изгнаны из королевства, какие только обломки человеческих кораблекрушений ни прибивало сюда судьбой; за три столетия здание пустовало лишь месяц. Он пробегает глазами отчеты прежних попечителей, с любопытством разглядывает расписки на древнееврейском, оставленные умершими насельниками. Некоторые прожили в этих стенах, таясь от лондонцев, по пятьдесят лет. Идя по коридорам, он ощущает ступнями следы их ног.

Он идет навестить двух последних обитательниц – молчаливых и настороженных женщин неопределенного возраста, записанных как Кэтрин Уэтли и Мэри Кук.

– Что вы делаете? – спрашивает он, подразумевая: «что вы делаете со своим временем?»

– Мы молимся.

Они разглядывают его, пытаясь понять, чего ждать, хорошего или дурного. Лица их говорят: у нас ничего не осталось, кроме наших историй; с какой стати мы будем ими делиться?

Он отправляет им в подарок дичь, но не знает, станут ли они есть мясо из рук не-еврея. Томас Кристмас, приор церкви Христа в Кентербери, прислал ему двенадцать яблок, завернутых, каждое по отдельности, в серую ткань, – редкий сорт, который особенно хорош с вином. Он отдает яблоки крещеным еврейкам вместе с вином, которое сам для них выбрал.

– В тысяча триста пятьдесят третьем году, – говорит он, – в доме оставалась всего одна насельница. Мне горько думать, что она жила тут в полном одиночестве. Последним местом ее жительства указан город Эксетер, но хотелось бы знать, как она туда попала. Ее звали Кларисия.

– Мы ничего о ней не знаем, – отвечает Кэтрин или, может быть, Мэри. – Да и откуда нам.

Она щупает яблоки, не понимая, что это большая ценность – лучший подарок, какой смог измыслить приор. Если они вам не понравятся, говорит он, да и если понравятся тоже, у меня есть груши для запекания. Кто-то прислал мне пять сотен.

– Видимо, очень хочет, чтобы на него обратили внимание, – говорит Кэтрин или Мэри, а другая добавляет: – Пять сотен фунтов было бы лучше.

Женщины смеются, но без искренности: он понимает, что им никогда не подружиться. Красивое имя – Кларисия. Надо было предложить его для дочери тюремщика. Так могут звать женщину-мечту – женщину, которую ты видишь насквозь.

Закончив новогодний подарок королю, Ганс говорит:

– Это мой первый его портрет.

– Надеюсь, скоро будет еще.

Ганс знает, что у него есть английская Библия, почти законченный перевод. Он подносит палец к губам: сейчас слишком рано об этом говорить; может быть, через год.