Вулфхолл, или Волчий зал

– А люди, которые вчера умерли, последовали вашему примеру и отказались присягнуть.

– Позвольте объяснить. Я не пример. Я – просто я, и никто иной. Я ничего не говорю против акта. Я ничего не говорю против людей, которые его составили. Я ничего не говорю против присяги и тех, кто ее принимает.

– Да, – он садится на сундук, в котором Мор держит свои пожитки, – но вы знаете, что присяжных это не убедит. Если дело дойдет до присяжных.

– Вы пришли мне угрожать.

– Военная эскапада императора вывела короля из себя. Его терпение истощилось. Он пришлет комиссию, которая задаст вам прямые вопросы.

– Ну конечно, ваши друзья без труда докопаются до истины. Лорд Одли? И Ричард Рич? Куда мне до них! Послушайте. С первого дня здесь я готовлюсь к смерти от ваших – да, от ваших – рук или от рук природы. Я прошу лишь мира и покоя для молитв.

– Вы хотите стать мучеником.

– Нет, я хочу домой. Я слаб, Томас. Слаб, как мы все. Я хочу, чтобы король признал меня своим слугой, своим любящим подданным, каким я был и остаюсь.

– Я никогда не понимал, где граница между жертвой и самоубийством.

– Ее определил Христос.

– Вас не смущает сравнение?

Молчание. Громкое, вызывающее молчание Мора, которое эхом отдается от стен. Мор говорит, что любит Англию и страшится за ее будущее. Он предлагает своему мстительному Богу сделку. «Лучше нам, чтобы один человек умер за людей». Что ж, думает он про себя, я вам скажу. Торгуйтесь, если хотите. Отдайте себя палачу, коли считаете нужным. Людям глубоко плевать. Сегодня пятое мая. Через два дня вас посетит комиссия. Мы попросим вас сесть, вы откажетесь. Вы будете стоять перед нами, как отец-пустынник. Мы будем сидеть, кутаясь от летней прохлады. Я скажу, что всегда. Вы ответите, что всегда. И возможно, я признаю вас победителем. Я уйду и оставлю вас, доброго подданного, раз уж вы так говорите, торчать здесь, пока ваша борода не отрастет до колен и пауки не затянут паутиной ваши глаза.

Таков план. События развиваются иначе. Он говорит Ричарду: был ли в клятой истории клятого Рима епископ, который выбирал для своей дурости более неудачное время? Фарнезе объявил, что у Англии будет новый кардинал: епископ Фишер. Генрих в ярости. Клянется, что отправит голову Фишера в Италию – навстречу кардинальской шапке.

Третье июня. В Тауэр – с Уилтширом от семейства Болейнов и Чарльзом Брэндоном, который явно предпочел бы рыбалку. Еще с ними Рич – присяжный протоколист, Одли – присяжный шутник. Опять сыро, и Брэндон говорит, самое скверное лето на нашей памяти, а? Да, отвечает он, хорошо, что его величество не суеверен. Все смеются, Суффолк – немного неуверенно.

Некоторые говорили, что конец света наступит в 1533-м. У прошлого года тоже нашлись адепты. Так почему не нынешний? Всегда кто-нибудь готов объявить, что наступили последние времена, и назначить ближнего Антихристом. Из Мюнстера сообщают, что апокалипсис наступил. Осаждающие требуют безусловной капитуляции, осажденные грозят массовым самоубийством.

Он идет впереди остальных.

– Боже, ну и место! – сетует Брэндон, которому дождь испортил шляпу. – Неужто оно вас не гнетет?

– Да мы все время здесь, – пожимает плечами Рич, – то по одному делу, то по другому. Господин секретарь нужен и на монетном дворе, и в сокровищнице.

Мартин открывает дверь. Мор при их появлении вскидывает голову.

– Сегодня либо «да», либо «нет», – говорит он.

– И даже без «здравствуйте, как здоровье». – Кто-то передал Мору гребень для бороды. – Что сообщают из Антверпена? Вправду ли Тиндейл схвачен?

– Это к делу не относится, – говорит лорд-канцлер. – Отвечайте на вопрос о присяге. Отвечайте на вопрос о статуте. Законен ли он?

– Сообщают, будто он вышел на улицу и его схватили солдаты императора.

Он спрашивает холодно:

– Вы знали загодя?

Тиндейла не просто схватили. Кто-то выманил его из убежища, и Мору известно кто. Он видит другого себя, в такое же дождливое утро: этот другой идет через комнату, рывком ставит арестанта на ноги, выбивает из него имя агента.

– Ваша светлость, – говорит он Суффолку, – не яритесь так, будьте спокойнее.

– Я? – удивляется Брэндон.

Одли смеется.

Мор говорит:

– Теперь дьявол Тиндейл получит по заслугам. Император его сожжет. А король не шевельнет пальцем в его защиту, потому что Тиндейл не поддержал брак его величества с леди Анной.

– Может, вы считаете, что в этом Тиндейл прав? – спрашивает Рич.

– Отвечайте, – требует Одли, впрочем, довольно мягко.

Мор возбужден, запинается; не обращает внимания на Одли, говорит с ним, с Кромвелем:

– Вы не можете принудить меня к ответу. Ибо, если бы я имел возражения против вашего акта о супрематии, чего я не признаю, ваша присяга стала бы обоюдоострым мечом: сказав «да», я сгубил бы душу, сказав «нет» – тело. Посему я не скажу ничего.

– Когда вы допрашивали тех, кого называли еретиками, вы не терпели уклончивости. Вы требовали признаний, а тех, кто не признавался, вздергивали на дыбу. Если они должны были отвечать, почему вы не должны?