Введение в человечность (СИ)

— Какой разговор, чемпион? — улыбнулся Вася и положил на стол свою ладонь. — Залазь, сейчас отнесу.

Я забрался на теплую, пахнущую копченым мясом и влажную от пота ладонь друга. МОЕГО ДРУГА! Ферзиков уложил сюда же панцирь Катерпиллера, и мы пошли к себе.

— Олега, не пей один, я сейчас вернусь, — сказал Василий, задержавшись в дверях кухни.

— Заметано, — кивнул Кабаков. — Агамемнон, пока!

— Счастливо, — попрощался я, и мы вышли.

Пока Вася шел, я лежал на мягкой ладошке и думал о том, что когда-то давно, еще в той, скучной прошлой жизни на Зине Портновой, Сократ однажды заикнулся о человечности. «Столкнешься с ней, не старайся вникнуть в суть, Агамемнон. Разберешься в своих чувствах, сам человеком станешь. А нести этот крест, поверь мне, ох как нелегко. Лучше уж жить тараканом и подохнуть тихонечко под знакомой раковиной…»

Глава шестнадцатая. Ситуация с Охапко

Ночевал я в Золиной квартире, и снился мне кошмарный сон.

Будто оказался я посреди бескрайнего свежескошенного луга, простирающегося до всех четырех горизонтов. Стою в нетерпении и рою копытом землю… То, что я не таракан, а конь, забыл сказать? Ладно, исправляюсь.

В общем, белый конь я. Во лбу серебряная звезда горит о тех лучах, типа мерседесовской эмблемы, только без кружочка. На ветру длинная грива развевается. Заместо универсальных усов — черный влажный нос и уши, которые постоянно чешутся. И хочется мне в них лапкой залезть, а лап-то нет… Лошадь ведь… Кто ж копытом уши чешет?!

Короче, стою я посреди этого луга, уши чешутся, копытом землю рою, а прямо на меня с невиданной скоростью вихрь летит. Настоящее, я вам скажу, торнадо, которое все на своем пути сметает. Вижу даже сорванные с земли домики, которые прямо в воздухе вертятся. Ужас! Кошмар! Реалити террибл, как говорят американцы в своем кино.

Вдруг чувствую, что кто-то мой живот чесать начинает. Голову свою буйную меж передних ног опускаю и вижу… Золю. Она тоже лошадь, только рыжая и какая-то маленькая. Типа пони. Она свои грязные уши, из которых длинные волосы торчат (фу, какая гадость), прямо о мое чистое брюхо чешет. Видать, вирус какой-то у нас завелся. Отоларингологический. Правильно сказал?

— Золя, — говорю и сам своего голоса не узнаю, он какой-то ражачный, лошадиный, в общем, — а ну, вылазь наружу! На нас смерч надвигается! Пора прочь скакать, иначе головы не сносить.

А она жалобно на меня смотрит и тихим голоском отвечает:

— Агамчик, милый мой, у меня в ушах ползучий триппер завелся, никак выйти на белый свет не желает. Пусть уж лучше меня копытами вверх твой смерч поднимет и головой об скалу шарахает, чем терпеть такие адские муки.

— А ну вылазь, — ржу я, — шалава Катерпиллерова!

— Агамчик, — стонет она жалобно, — не шалава я… Люблю тебя больше, чем уши чешутся… Сильнее люблю, чем Муше Петропавловскую иглу обосрать хочется… Не обзывай меня грубыми словами, не заслужила я такого твоего обращения…

А сам смотрю, что торнадо уже совсем близко. Разговоры разговаривать некогда, тикать надо, иначе костей не соберешь.

Плюнул я на пони Изольду, и понесся прочь от злосчастного вихря. А тот мою лошадку виртуозно обогнул и меня, значит, целенаправленно преследует. Но не нападает. Я темп увеличиваю, и он быстрее кружится. Я влево, и он влево, я направо, и он туда же. Корче, совсем надежду на спасение разума потерял.

И тут, словно из под земли, прямо передо мною вырастает огромный узкоглазый человек. Раскрыл он свой рот и заговорил Васиным голосом:

— Ты ничего не бойся, Агамемнон, друг Ыумгырбеков тебя в обиду не даст… — и берет своими гигантскими руками смерч да в бараний рог его скручивает.

На землю обломки домиков падают, тараканы дохлые дождем сыплются и дихлофосом воняет так, что хоть ложись и умирай. Но мне почему-то этот запах приятен.

— Озоном пахнет, — говорит друг Ыумгырбеков голосом Кабакова. — Значит это, что гроза кончилась. Вот только инвалидом ты, похоже, на всю жизнь останешься.

— Каким еще инвалидом? — удивленно ржу я.

— Ты на свои ноги посмотри! — отвечает огромный человек.

Я снова голову меж передних ног опускаю и гляжу, что там произошло. Вроде нормально все, подвоха не чувствую.

— Ну что, убедился? — спрашивает мой спаситель со смешком в голосе.

— В чем я должен убедиться?! — ржу я громко-прегромко. — Ответь мне, друг!

— А в том, что ног у тебя — четыре! — гремит его голос.

— Ну, — отвечаю я. — А сколько быть должно?

— Так, шесть! — отвечает вдруг он Золиным голосом. — Ты ж таракан. Насекомый. А у насекомых сколько лапок? То-то! Это еще что… Скоро всего две останется!

И тут меня озноб прошиб. Все четыре мои ноги подкосились, и рухнул я на поросшую стриженой травой землю, показавшуюся мне тверже камня, так больно я об нее грудью ударился. И в тот же миг превратился в таракана. А лапки-то и впрямь четыре!

Но страха нет. И боли не чувствую…