Введение в человечность (СИ)

Я минут пятнадцать посидел за своим столом, а потом решил, что делать мне больше в этом учреждении теперь уж точно нечего. Скинул халат, запер дверь и направился в отдел кадров. Заявление об уходе приняли без вопросов, сказали только, что приказ подписать некому, поэтому придется подождать.

— Что же мне делать?

— А ничего. Ходите на работу, если хотите. Не хотите — можете не ходить. Новый директор появится, вас по телефону известят. Тогда и расчет получите, и трудовую. Всего доброго, Сервелант Николаевич. Жаль, что уходите.

— Самому жаль. Но оставаться здесь не могу. До свидания.

За вертушкой снова сидел уже подзабытый Степан, скалясь вставной улыбкой боевого киборга.

— Что, Сервелант, надоело работать?

— Надоело. Ухожу я, Степан.

— Как знаешь, твое дело молодое. Удачи!

— Спасибо.

— Ты это… не забывай нас, захаживай…

Я вышел на улицу.

Солнце еще не в зените, а жара уже такая, что в каменном мешке города делась совсем нечего. Эх, свалить бы на Вуоксу. Или в Кавголово хотя бы. Но нельзя. Вдруг вызовут?

Я не спеша шел по улицам, вглядываясь в пыльные витрины и улыбался своему отражению. Ноги несли меня к Елисеевскому.

Маши на работе не оказалось. Продавщица, обещавшая позвать ее через минуточку, минуточку и отсутствовала. Но вернувшись, развела руками. Мол, Мария Станиславовна неважно с самого утра неважно себя чувствовала. Ушла, в общем.

Длинные гудки в трубке телефон-автомата буквально рвали мой слух… Семь, восемь… четырнадцать, пятнадцать… Не отвечает. Странно. Не случилось ли чего? Добежал до остановки, я каким-то чудом запрыгнул в закрывающуюся дверь отходящего троллейбуса…

За дверью слышались шорохи. В квартире, похоже, кто-то есть. Маша? Мать ее с дачи вернулась? Я звонил и звонил, потом начал барабанить в дверь кулаком. Никто не открывал. Я снова прислушался: шорохи стихли. А может, мне послышалось? Не было никаких звуков?

Домой идти не хотелось. Николая с Таней в городе нет. Мысль о том, чтобы вернуться в институт, вызвала лишь приступ отвращения. Я сел на ступеньки парадной лестницы и опустил голову на колени.

Через какое-то время снизу до меня донесся скрип открываемой двери и быстрые шаги. Поднималась женщина — каблучки цокали по ступеням словно маленькие, подкованные копытца.

— Змей? — передо мной стояла Маша. — Ты здесь? А я с работы сбежала, к тебе ездила…

— Ты? Ко мне?

— Удивляешься? Весь город только и говорит, что в вашем институте маньяка арестовали. Я как от нашей продавщицы услышала, сразу рванула. К тебе на работу. Сказали — ушел. Я домой к тебе… А ты… У тебя все нормально?

— Лучше не бывает, — сказал я и улыбнулся. — Уволился я, Машка. К чертям собачим уволился!

— Бывает, — пожав плечами, улыбнулась она в ответ и уселась рядышком. — Чем заниматься будем?

— Сейчас или вообще? — я обнял ее за плечи.

— Ну… до «вообще» мне сейчас дела мало… Ты есть хочешь?

— Не-а.

— Тогда пошли ко мне. Аппетит нагуляем…

Как ты, наверное, догадался, Леша, домой я в тот день не попал. Провалялись мы до позднего вечера в постели. Изредка я рассказывал Маше истории из своей недолгой, но насыщенной невероятными событиями и приключениями жизни. Любили друг друга. Смеялись. Снова любили… Машка от души хохотала над «женщиной с эротичными руками», а потом этими самыми руками…

В общем, мне было так хорошо, как никогда раньше. Ей, надеюсь, тоже.

Эх, Леша… Завидую я себе. Черной завистью завидую…

Глава девятнадцатая, последняя, повествующая о том, как Сервелант неожиданно для себя попадает в высшие интеллектуальные сферы

Через пару недель из Сочи вернулся Коля с семьей. Все такие загорелые, отдохнувшие, счастливые. Маринка привезла целую авоську сушеных морских звезд, камушков и ракушек. Со мной поделилась щедро!

К этому времени пол-института побывало на допросах. Вызывали и Наталью с Аленой. Девчонки рассказывали, что все прошло гладко. Спрашивали их о том, что они видели и что обо все этом думают. В общем, ничего интересного. А про меня, похоже, забыли. Я уж волноваться начал, хотел звонить Слону. Еле удержался. В конце концов, понадоблюсь — сами найдут.

Огуречин из нашего поля зрения пропал. Бестолковые поговаривали, что сидит в каком-то закрытом карцере. Тоже мне, удумали! В карцер преступников за плохое поведение сажают, а Сашу еще не судили даже. Да и за что его? За помощь начальству? Ну уж…

Оба Макарыча — дон Педро и Дед Мороз тоже являлись лишь в конкретно искаженных, должно быть, доходивших до нас слухах. Мол, препарировать их будут, научные эксперименты разные проводить в тайной спецклинике. Я, Леша, подобной ерунде никогда не верил.

В институт пришел новый директор — толстый усатый генерал, которому вся наша наука была до лампочки. Меня уволили, выдали расчет и трудовую книжку. Колю ж по приезду повысили до начальника сектора. Девчонок — Наталью с Аленой — он забрал к себе, и лаборатория наша сама собой прекратила свое существование.