Вверх по течению Стикса. Книга нахождения

В таком воодушевлении я взобрался на последний этаж. Лестница вывела в коридор, отдаленно напоминающий – да! да! – обветшалый коридор моего центра – того, где в действительности я никогда не лежал. Справа и слева было множество дверей, но я знал, что все они закрыты и что мне надо дойти до последней двери. И вот я дошел наконец до нее и распахнул.

В комнате шел дождь.

Вернее, он шел за окном, но странным образом незримо он шел и внутри. И пожалуй, внутри он лил сильнее. Его невидимое напряжение струй осязаемо вело в конец комнаты. Там, глядя в окно с настоящим дождем, стояла девушка.

Окно, дом и дождь снились ей.

Потолок над моей головой беззвучно обрушился и придавил меня к полу, пахнущему полынью и мылом. Девушка обернулась – и стало так, что этого обрушения не было. Просто так умирала моя надежда.

Я смотрел на нее, она – на меня. Я не узнал ее и странным образом не мог разглядеть ее лица. Его черты не складывались воедино или они таяли где-то на полпути ко мне – так или иначе я мог четко разглядеть всё в комнате за исключением девушки, словно по отношению к ней мне позволено было использовать лишь периферийное зрение. И тогда я еще раз кое о чем догадался: ведь так я мог видеть лишь Проводника.

В голове у меня начала складываться какая-то замысловатая конструкция, объясняющая, для чего Проводнику надо было поселять меня в своем сне, и эта конструкция включала в себя достаточно темные предположения. Прав я был или нет, но надо было срочно выметаться отсюда. Я подошел к девушке и взял ее за плечи со словами «Здравствуй, душа моя!»

То, что произошло дальше, посрамило мою догадку – да и, в сущности, меня самого.

Я ждал, что на неразличимом лице проступит испуг, что небо опрокинется, выбрасывая меня из сна, – но ничего такого вдруг не произошло. Девушка не испугалась. Она обняла меня в ответ и сказала: «Привет, пап».

Так, уже умерев, я узнал, что у меня есть дочь.

Внезапно всё звездное небо, что висело над головой в аду, сложилось в моей голове в стройную галактику моих знакомств, связей, историй и дат. Я увидел нить, связывающую меня с той, что обнимала меня сейчас, в одно созвездие. Юные годы, юная гордость… Как много мы, оказывается, не знаем. Мне стыдно было вспоминать этот вдруг всплывший наружу эпизод, обернувшийся чудом, но сейчас всё было не важно. Я стоял, прижав дочь к себе, и только лишь шептал: «Ты, ты, ты…»

Она заплакала. Я не видел слез, но почувствовал, как вздрогнул и подкосился в них сон. Всё поплыло, опрозрачнилось и затем испарилось. Я почувствовал, как медленно парю обратно в лодку. Настолько медленно, что уснул снова, никого не встретив на этот раз.

Небо странным образом плыло вниз и одновременно навстречу мне, когда я открыл глаза. Все координаты куда-то исчезли, растворились в движении, и мне понадобилось время, прежде чем я сообразил, что лежу в лодке, запрокинув голову вверх, а сама лодка так ладно идет вперед, что плавный ход ее был совершенно не ощутим. Но если с лодкой я всё понял, то вот небо… Кто-то надрезал его лакированный резиновый бок, и теперь оно медленно сцеживало изнутри звезды, которые разлетались и опускались вокруг как снег.

– Это снег? Или это смерть?

Лодка остановилась.

– Это свет, – ответил Проводник и помог мне подняться.

Я осмотрелся.

Пейзаж вокруг стал другим. Он высеребрился, обрел плавность и какую-то едва уловимую гармонию. С неба действительно шел снег. Одна звезда затмила всё и наэлектризованно искрилась, опадая мерцающими крупицами вниз. Едва я увидел ее, как всё вспомнил.

– Ты знал? – спросил я Проводника.

– Знал что?

– Что там моя дочь.

Проводник слегка удивился.

– Душа моя, то, что ты видишь там, видишь только ты. Эти люди живы и непроницаемы для меня. Они еще с той стороны. А разве ты не знал, что там есть твоя дочь?

Пришлось рассказать и про сон, и про ту, кому он снился, и про то, почему я не знал ее.

– Так нам просто повезло? – спросил я, закончив пояснения.

– Если ты считаешь везением то, что твоя дочь не желала знать тебя всю жизнь и лишь после смерти всплакнула по отцу, – что ж, тогда да, нам повезло.

Тон Проводника был внезапно суров. Я почувствовал, будто мне по щеке влепили хлыстом. Проводник словно сунул руку в пульсирующее любовью сердце, извлек из него черный грех и взвесил его прямо перед моим лицом.

– Она… она любит меня! – попытался я объяснить его неправоту.

– А любишь ли ее ты?

– Ну конечно!

Проводник покачал головой.

– Смерть – это работа. И любовь – это работа. То, что мы сделали сейчас, – Проводник нагнулся, зачерпнул белый пух с земли и растер его в кулаке, – это как воровство у слепого.

– Так разве не тем же самым мы занимались в последнее время? – закричал вдруг я.

Проводник остановился.

– Послушай, каждый человек, что распахивал для тебя свои сны, знал тебя лично. В жизни он что-то давал тебе, получая что-то взамен. Этот баланс был положителен для вас обоих, и, наверно, ты оставил добрую память о себе, потому что иначе вот эта тяжелая черная шайба неба медленно придавила бы тебя. Но вот за этот свет, – Проводник ткнул пальцем в звезду, – с нас еще спросят.