Вверх тормашками в наоборот-2

Файгенн не понимал её слов, но слушал, и где-то внутри ворочалось нечто смутное, большое, как мрачная туча. Он боялся этого подземного гула и старался реже дышать, чтобы не поднимать бурю. Ему казалось, что так можно усмирить это тёмное и жадное ворчание.

– Не страшись, сынок, – улыбалась Найя, покачивая головой. – Всё равно не удержишь. Я могла бы поберечь тебя, но тогда ты не будешь готов, понимаешь?

Он кивал, не понимая, но признаваться боялся. Наверное, тогда он очень многого боялся. Неразговорчивого отца, что учил его держать в руках меч. Жесткого и равнодушного – так ему виделось. Он ссохся и почернел, когда умерла мама. Оттаивал лишь ненадолго, когда ему улыбалась кудрявая Бруна: было в малышке что-то, напоминавшее рано ушедшую бродить по Небесному Тракту мать.

Это был не страх труса, нет. Это походило на отчаяние – остаться в одиночестве, потерять снова. Потому что терять Файгенн больше не хотел.

– Пустое это, Фай, – заглядывала в душу Найя. – Мы всё равно одиноки. Приходим в мир, чтобы однажды уйти. Из отчего дома в поисках лучшей жизни, в другую семью, на Небесный Тракт – нет разницы. Пока жив, можно вернуться, но уже никогда не стать прежним, не повернуть колесницу времени и ошибок. Поэтому пойми, прими и перестань страшиться.

Но ему, тогда ещё совсем мальчишке, не удавалось справиться с тучей в груди.

– В тебе живёт знак Неба, – твердила муйба снова и снова, пока он не начал привыкать к этому утверждению. – Это только кажется, что вода и небо далеки. С небес льют дожди, падает снег. Небо забирает влагу и возвращает назад, поэтому грань тоньше – прими это.

Найя повторялась, пела слова на разные лады, как только одну ей известную песню.

– Однажды небо придёт за тобой, и ты ничего не сможешь с этим поделать, – шептала, продолжая улыбаться, и ему казались жуткими растянутые сухие губы. Он думал, что муйба говорит о смерти. Что скоро и он, как мама, отправится ввысь. – Это твоя Обирайна, сынок.

Файгенн не мог её ненавидеть, потому что любил, тянулся, как росток из земли – за ней, слепой и странной муйбой, что называла себя его родной тёткой.

Она касалась губами его лба – и становилось спокойнее. Она гладила непослушные вихры – и солнце светило ярче. Она накладывала руки на синяки, порезы, раны – и боль уходила.

Она разговаривала с ним как со взрослым и никогда не забывала, что он ребёнок: охотно забавляла Бруну, пока он носился по переулкам с другими мальчишками. Она останавливала тяжёлую руку отца, когда тот забывался и хотел за что-нибудь наказать тумаками.

– Накажи, но не силой, – властно приказывала Найя, и грозный отец склонял перед нею голову.

Она присутствовала в его жизни постоянно. Даже во сне ему казалось: она рядом, незримо, оберегая и поддерживая. Может, поэтому он бежал к ней, как псёнок, крутился под ногами, не требуя особого внимания, но всё же зная: Найя обязательно поговорит с ним, снова расскажет о непонятном и далёком небе.

– Небеса щедры, – мурлыкала она и жмурила глаза, – без неба нет тверди. Не всё, что с них падает – благословение, но всегда неизбежность, которую стоит понять и принять. Временами с небес падает груз – особый знак для Зеосса. А ты тот, кто увидит его собственными глазами.

– Я поймаю его? – спрашивал не раз, но Найя только улыбалась и качала головой:

– Увидишь, ты его увидишь, глупый, и он станет твоей Обирайной. Не потеряй его, слышишь? Иди вслед, иначе небо заберёт тебя с собой.

Наверное, он помнил все слова, что говорила ему Найя. Мог бы вытаскивать их из сумы своей души и перебирать как сокровища.

– Я скоро уйду, – сказала она, когда ему исполнилось десять, и Файгенну показалось, что небо упало на голову, придавило тяжестью и мешало сделать вдох. – Все подумают: исчезла, но ты знай: меня просто больше нет. Не ищи, сынок, оттуда не возвращаются. Вероятно, это жестоко, но лучше не иметь иллюзий, чем питаться глупой надеждой.

– Нет! – только и смог пискнуть он, но вложил в это крохотное слово столько боли и отчаяния, что темнота, колыхнувшись, раскрыла пасть и милостиво его сожрала.

– Нет! – кричал и протягивал руки в бреду.

– Нет! – вопил, когда прохладные руки стирали пот со лба и пытались влить через сжатые до боли зубы отвар от лихорадки.

– Нет! – хрипел в агонии и видел тени, что приближались плотным кольцом и сжимали его в объятьях.

Найя вынырнула из тьмы и оградила тонкой рукой от удавки, что уже почти задушила его. Улыбалась светло, как всегда, но уже была почти бестелесной, прозрачной насквозь: через её тело он видел пышные, похожие на сдобные булочки, облака.

– Помни о небе, – прошелестела муйба сухими губами и растаяла.

А он очнулся, раскрыл глаза. Рядом находились люди. Чёрный, как твердь, отец, пухлая зарёванная тётка Ули, прижимавшая к большой груди бледную Бруну, и ясноглазая незнакомка.

– Пришёл в себя, – выдохнула она мелодично и провела прохладными пальцами по его лбу. – Значит скоро дело пойдёт на лад.