Выбирая свою историю. Развилки на пути России: от Рюриковичей до олигархов

К тому времени на первое место выдвинулись большевики с лозунгами, намеченными Лениным в «Апрельских тезисах»: власть – Советам (а не парламентской демократии западного типа); национализация земли, банков и синдикатов; контроль Советов над производством и распределением; устранение профессионального чиновничества, армии и полиции. В сентябре – октябре обозначился процесс «большевизации» Советов: сторонники Ленина получили значительное число голосов в местных органах власти. Сама партия увеличилась с 24 тыс. членов в феврале до 400 тыс. в октябре. Для 150-миллионной страны это немного, но остальные были не многочисленнее: в период небывалой ранее политической активности 1917 г. все партии едва ли включали 1,5 % населения, и вопрос состоял в том, на чьей стороне были симпатии остальных.

«Советская власть отдаст все, что есть в стране, бедноте и окопникам. У тебя, буржуй, две шубы – отдай одну солдату, которому холодно в окопах. У тебя есть теплые сапоги? Посиди дома. Твои сапоги нужны рабочему», – гремел на митингах Троцкий, и его слова повторялись множеством других агитаторов. «Земля, хлеб и мир» звучало куда понятней, чем абстракции вроде «республики» и «демократии». Перед слушателями представали люди, которые, оказавшись у власти, все смогут. Другое дело, насколько эти десятки и сотни тысяч людей (и им сочувствовавшие) становились сознательными последователями учения Карла Маркса: на улице говорили, что большевик тем отличается от меньшевика, что хочет дать народу больше. Это, собственно, с обезоруживающей простотой признавал в 1917 г. и сам Ленин: «В результате под знамя большевизма идет всякий недовольный, сознательный революционер, возмущенный борец, тоскующий по своей хате и не видящий конца войны, иной раз прямо боящийся за свою шкуру человек».

Успех «большевизации» обеспечил ее антибуржуазный характер. Позднее развитие и особенности российского капитализма не смогли сделать его единой экономической базой общества, в котором отсутствовали те самые средние слои, которые обычно являются опорой многопартийности и стабильности политической системы.

В предреволюционной России для получения избирательных прав требовалось отвечать имущественному цензу: обладать недвижимым имуществом, иметь торгово-промысловые свидетельства на право заниматься предпринимательской деятельностью, арендовать квартиру и уплачивать квартирный налог (так жили врачи, юристы, преподаватели, техническая интеллигенция, лица свободных профессий, чиновники). Если признать «средним классом» этих «цензовых граждан» (с соответствующим образованием, квалификацией, образом жизни, уровнем потребления и представлениями человека о самом себе), то в 1907 г. в 50 губерниях Европейской России их было 1288 тыс. За вычетом тех, «кому на Руси жить хорошо», т. е. высших чиновников, генералитета, латифундистов, крупной буржуазии (60 тыс. семей или 366 тыс. человек, т. е. около 0,34 % населения), остается 5,5 %; все остальные – 94,2 % – были «низшим классом». Отставание России от развитых стран (в Великобритании в 1911 г. – 20,3 %; в США в 1910 г. – 21,4 %, а с фермерами – 37,9 %) по численности среднего класса объяснялось неразвитостью института частной собственности и экономической отсталостью.

(Миронов Б. Н. Опора, буфер и гарант // Родина. 2001. № 4. С. 47–48)

Глубокое расслоение общества и сохранявшийся с xviii в. социокультурный раскол внушали не лучшие чувства к «господским» ценностям собственности и права. «Рабочие называют буржуями всех нерабочих, крестьяне – всяких «господ», – так характеризовала массовые настроения пресса того времени. Ленин оценил причины популярности своей партии: «По инстинкту, по чувству, по влечению революции против капиталистов сочувствует в России большинство населения».