Выбор Донбасса

Телицкий лег. Дверь скрипнула.

— Алексей, кашу будете? — раздался голос Свечкина.

— Нет, я уже ел, спасибо, — сказал Телицкий.

— А чай?

— Да, было бы хорошо.

— Я на стул вам поставлю. А это одеяло.

На Телицкого шлепнулось что-то мягкое. Он размотал сложенное вчетверо тонкое одеяло, накрылся. Тело долго приспосабливалось к твердому, протестовало, требовало матраса или перины. На худой конец, хоть какой-нибудь прослойки между собой и голыми досками. Ничего, он потерпит.

Телицкий, поерзав, скинул ботинки.

Собственно, не так уж и холодно. Нормально. Весна. Ну, опустится ночью температура на два-три градуса.

Пусть это будет испытание. Не понятно, за что, не понятно, зачем, но пусть.

В комнате все еще шумно ели, обсуждали Украину и Россию, Свечкин говорил, что скоро должна приехать машина с брусом, вроде как к середине лета хотят два, а то и три дома заново отстроить, первым, конечно, дом Ксении Ивановны, через месяц обещают электри...

Телицкий зажал уши.

Зачем он это слушает? Бу-бу-бу. Глупости. Типа, мирная жизнь. У самих — ничего, все давальческое, гуманитарное, продукты, подштанники. Их еще корми, их еще обслуживай. Сосали Украину до войны, теперь хотят сосать после.

И это примирение и толерантность?

Я вообще ни в чем не виноват, думалось Телицкому. Вообще. Не моя война, не мои читатели. Мне это побоку.

Он поджал ноги и повернулся. Доска с краю треснула. Сука, мля.

Сквозь закрытые глаза пятном пробился свет, голос Свечкина, осторожный, деликатный, вполз змеей в голову.

— Чай, Алексей. И печенье.

Стукнула чашка.

— Вы спите?

Телицкий не ответил. Свечкин, секунду постояв, вышел и прикрыл за собой дверь. Подождав, Телицкий выпростал руку и наощупь, едва не сбив стакан, нашел печенье. Песочное тесто раскрошилось на языке. За дверью запели. Один бойкий, старушечий голос перекрывал всех. В эту ночь решили самураи...

Телицкий снова зажал уши.

Дурацкое печенье застряло на зубах и под языком. Пришлось запить его чаем.

— Эх, три танкиста, три веселых друга...

А был бы телевизор?

Наверняка гоняли бы российские программы. В Петропавловск-Камчатском полночь. Колосятся озимые, в самом разгаре битва за урожай, министр иностранных дел высказался о процессе мирного урегулирования...

Уйдя под одеяло с головой, Телицкий не заметил, как уснул. Разбудил его протяжный, настойчивый скрип половиц.

— Что? Кто здесь?

Он сбил одеяло на грудь. Едва видная на фоне двери тень двинулась от него в сторону.

— Спите, спите, — сказала тень голосом Свечкина.

— Сколько времени? — прохрипел Телицкий.

— Около девяти.

— Утра?

— Вечера.

Щелкнула зажигалка, загорелась установленная в блюдце высокая свеча. Высветились свитер и лицо вошедшего.

— Тоже спать? — спросил Телицкий.

— Мы рано ложимся, — ответил Свечкин.

Он стянул свитер через голову, оставшись в клетчатой рубашке, снял джинсы.

— У вас здесь что, даже радио нет?

— Есть приемник, но мы батарейки экономим.

— Кошмар.

Телицкий закутался в одеяло поплотнее. Несмотря на тепло, плывущее из комнаты, ему вдруг стало холодно.

— Вовсе нет, — сказал Свечкин. — Мы сейчас очень хорошо живем. Дрова есть, еда есть. Скоро отстраиваться будем. Ближе к лету.

— Зато самостоятельные.

— Вы про что? — не понял Свечкин.

— Я не про вас, — сказал Телицкий. — Я про ситуацию.

Свечкин промолчал, подбил подушку, лег, накрылся одеялом, пряча худые ноги.

— Вы знаете, Алексей, — сказал он, — мы здесь с верой живем. С надеждой. На Украине этого нет. Украина теперь — территория тьмы.

— Не заметил.

— А так и есть, — сказал Свечкин и словно для придания эффекта своим словам прижал фитиль послюнявленным пальцем.

Сделалось темно. Только в дверные щели поплескивало неуверенными отсветами.

— Какая же территория тьмы? — сказал Телицкий. — У нас атомные станции, электричество.

— А свет в душах?

— О вы куда! В эзотерику!

— Все в жизни определяется именно этим. Есть в душе человека свет или нет его. И способен он на добро или понимает добро как пользу самому себе.

Лежак под Телицким скрипнул.

— Вам, похоже, основательно промыли мозги, — сказал журналист.

— Просто я многое понял здесь, — сказал Свечкин.

— Что вы поняли?

— Давайте спать. Завтра.

— Так вы военнопленный или нет? — приподнялся Телицкий.

— Был, — с задержкой сказал Свечкин. — Осенью хотели обменять.

— И что же? Украина не включила в списки, и вы обиделись?

Телицкий услышал вздох.

— Нет, я перестал понимать, что такое Украина.

— Двадцать семь километров...

— Я сплю, — резко сказал Свечкин.

— Да пожалуйста!

Телицкий вытянул ноги. Нет, неудобно. Жестко, как на стиральной доске. Ничего, не сдохнет он за два дня.

Но Донецк, понятно, лучше. А Киев — лучше Донецка.

Чувствуется, этот Свечкин ему еще наплетет. И про добробаты, и про артиллеристов, гвоздящих по жилым домам. Примирение примирением, а такое интервью только в СБУ с удовольствием прочитают. А напишите-ка, скажут, Алексей Федорович еще! Всю неполживую правду! Мы вам даже камеру отдельную выделим.