Выбор Донбасса

— Балбес! — каркнула Ксения Ивановна.

— Да хоть кто!

У колодца Телицкий раздраженно достал телефон и, прикрывая экран ладонью, попытался рассмотреть, есть ли связь. Связи не было. Заряд батареи к тому же показывал всего одно деление. Завтра гавкнется. А он, Телицкий, кукукнется.

Впору молиться на водителя Колю, чтоб доехал и увез. Это ж понятно теперь, что у Свечкина за просветление — знает, как припахать.

Телицкий посмотрел на бетонное кольцо, на след своего ботинка и, бросив ведро, пошел в обход дома за доской. Подальше от отдыхающих.

В бурьяне доживала свое разломанная теплица, попрятав в траве куски целлофана, прибитые ржавыми гвоздями к рейкам. Обогнув ее, он наткнулся-таки на ванну, предлагаемую к заполнению. Чугунный монстр возвышался на кирпичах, подложенных под коротенькие ножки. Доминантный самец, ни дать ни взять. Брюхо чернело копотью, белая эмаль внутри потрескалась и облезла.

Телицкий прикинул, какая прорва воды необходима, чтобы залить ванну до краев. Ведер двадцать. То есть, литров двести. Он же сдохнет, пока наполнит. Ой, пожалуйста, если вас не затруднит...

Хрен вам всем!

Лично он никому ничего не должен. Он еще ведро принесет, ну, ладно, может десяток в ванну закинет. Гуманитарная помощь, так сказать, чтобы не говорили, что украинские журналисты ни на что не способны.

Обойдя дом, Телицкий заметил груду досок, сваленных без всякого порядка. Некоторые были с гвоздями, некоторые держались вместе, прибитые поперечинами, часть темнела опалинами. Видимо, Свечкин, как крохобор, натащил отовсюду. А что власть донецкая, куда смотрит, ау! Могла бы и помочь.

Телицкий свернул одну доску, отбраковал, длинная, взялся за другую.

Что за люди? — думалось ему. Полгода уже непонятно чем занимаются, а проложить мосток, чтоб элементарно не сверзиться вниз, не в силах. Выше их разумения. Все дядю ждут, что он придет, разберет, по головкам погладит.

Уроды немощные.

Подальше бы от вас, пода... Телицкий сморщился от наплывшей вони. Ну, ясно, выгребная яма прямо под домом.

Он торопливо переворошил кучу, выдернул три доски, сбитые наискосок четвертой, видимо, часть двери, и поволок их к колодцу.

Шевелил траву ветер. Подкараулив на углу, солнце брызнуло в глаза, и несколько мгновений Телицкий шагал вслепую.

И все! — звенело в голове. Все!

Он сбросил доски поперек бетонного кольца, попробовал ногой — чуть пружинят, но вроде бы вес держат.

Ведро закачалось на крючке и, оббив дно о крайнюю доску, ухнуло вниз, в прохладную тьму. Телицкий закрутил ворот в одну сторону, потом в обратную. Поймал стальную дужку в пальцы. Значит, одно он уже отнес, это второе. А считать надо обязательно, он в Донецке потом предъявит.

Чуть перекосившись, Телицкий зашаркал к дому. Ведро жестяным боком, прикасаясь, холодило голень.

— Вы не свалились там? — спросила его Людка, поднимая голову с подушки.

— Нет, — выдохнул Телицкий.

— А мы уж хотели Юру звать. Колодец- то глубокий здесь. Думаем, вдруг вы утопли. Или сломали чего.

— Спасибо за заботу.

— Вы чаек по доброй-то душе на обратном...

Телицкий остановился.

Колкие слова так и вертелись на языке. «Сука старая» — было самым приличным словосочетанием. Лежат они, разлеглись...

— Христа на нем нет! — сказала Мария Никифоровна. — Убийца он!

Вздрогнув, Телицкий с ведром подступил к лежакам.

— Я ни в чем не участвовал, — процедил он, чувствуя, как пылают щеки. — Ни в чем! Нигде! Мне вообще похрену! И область ваша тоже! Как хотите. Вы — сами по себе и я — сам по себе. Я ни с кем не воюю!

— А что вы тогда здесь делаете?

Похожий на отца Макар Ильич, нацепив очки, смотрел на Телицкого подслеповатыми глазами. Мир дробился по краям толстых линз.

— Ничего, — сказал Телицкий, отворачиваясь, — воду ношу.

— Вот и носи, сынок.

— Вот и ношу!

Свечкин успел вымыть всю комнату и возил шваброй уже у самого порога.

— Куда? — спросил Телицкий.

— В кастрюлю, — показал Свечкин. — И в бак, что останется. Нет, погодите, у вас ноги грязные.

Он отобрал у Телицкого ведро.

От стены, не мигая, смотрел Всеволод.

— Я не воевал, — сказал ему Телицкий.

Всеволод сжал кулак.

— Я журналист, — сказал Телицкий. — Вы слышите меня? Этим враждебным отношением вы никому лучше не сделаете. Тем более, что всюду декларируется курс на сближение, на общее единение какое–то.

Свечкин перелил воду в кастрюлю, стоявшую на печи.

— Всех вас... — процедил вдруг Всеволод, краснея трясущимся лицом. — Всех вас в землю, в ад, в самое пекло!

Ненависть его была оглушительной.

— Вот спасибо, — холодея, сказал Телицкий, — а я вам воду тут...

— Не слушайте его, Алексей, — сказал Свечкин.

Он наполнил стоящий на табурете бак едва на треть, вода, во всяком случае, закончилась быстро, и передал ведро журналисту.

— Еще? — глянул исподлобья Телицкий.

— Если можно.

— Там, во дворе, чайник просят.

— Возьмете?

Телицкий нехотя кивнул.

— А чашки я им сейчас вынесу, — сказал Свечкин.

— Они могли бы и сами.

Свечкин улыбнулся.

— Алексей, они старые, им тяжело.

— А я? — повысил голос Телицкий, снимая горячий чайник с подставки. — Мне, получается, легко? Просто порхаю!

— У вас что, родителей нет?