Выбор оружия. Повесть об Александре Вермишеве

Муза Вермишева стремилась к опрощению, ходила босая, в бедной одежде. Она разговаривала низким стилем, обращалась к тем, кто и писать не умел и читал-то по складам - к серой массе, а не к образованному студенту. Она сама была студентка в 1905-м году. А в 1919-м стала комиссаром.

В 1907-м году первый вариант не понравился Мгеброву. «Ты повторяешь зады народных драм, Шпажинского и Потехина!» - ворчал он. Не увидел в его творении ничего нового. А ведь ради этого нового Александр и писал пьесу! Сразу, по следам событий, и каких событий! Кто из русских драматургов написал о народном восстании?! Да, много ненужных, тяжеловесных подробностей, да, монологи порою затянуты и литературны. Но разве не проглядывают из-за этих лесов очертания постройки совсем иной, какой до сих пор еще не создавали? У него не просто народная драма, у него революционная народная драма. Разница огромная. Хорошо, пусть драмы еще нет, пусть она взята только пунктиром. Но посмотрите, что делается вокруг. Как отвратительны все эти евреиновские «Красивые деспоты» и сологубовские «Победы смерти»! А чего стоит рышковский «Желанный и неожиданный» в театре Литературно-художественного общества. Стыд, пошлятина! Та литература, которой хочет он, Вермишев, будет противостоять распаду, она будет звать людей к революции, к борьбе за лучшее будущее. Как у Максима Горького в его новом романе «Мать». Такой должна быть литература!

- Все это только благие намерения, - отвечал на его тирады отец.

А дядя Ваня Вермишев советовал:

- Больше фантазии, у тебя мало воображения. Ты рабски следуешь натуре. Люди устали от мрака собственной жизни. Вот послушай, и я пишу о студентах, но какое отличие от твоего.

Дядя Ваня написал к тому времени около сорока пьес. Полузавернувшись для большего сценического эффекта в портьеру, он начинал:

«Стригал (студент). О-о! Душа моя полна иллюзий и художества. Мечты меня уносят далеко на юг. Там бананы, ананасы, кактусы, пальмы и величественные пирамиды. В шелковых шатрах бархатные ковры. Оттоманки возлежаний, кейфы воркующего кальяна, погружение в фимиамы ароматных курений, навевающих грезы таинственных призраков. Как вам это нравится?

Оля. Да... Ничего себе... Но...

Стригал (перебивая). Но рядом мраморные светозарные палаццо, где все изящество и блеск. И среди блеска царственной красоты властвует единственная женщина в мире. Прекрасная в воздушно-тюлевых покровах грациозных обнажений и златотканых туфельках на атласных ножках молодости, она утопает в пуховых подушках. Томные призывы светлого Эроса и обнаженные линии женственности неудержимо влекут смелого гондольера к формам граций и пластики, ажурно прикрытым благоуханием орхидей, магнолий, азалий...»

А племяннику леденил душу страх. Вдруг и его чтение вызывает у слушателей те же чувства, что и дяди Ванино? Неужто и ему к пятидесяти годам суждено сделаться лишь литератором-маньяком, завсегдатаем артистических уборных и участником театральных застолий? Нет, не бывать этому!

Но дядя Ваня был по-настоящему добр, обаятелен, умел, как ни странно, быть ненавязчивым со своей драматургией. Нежная дружба связывала его с Марией Гавриловной Савиной. Человек бескорыстный и прямодушный, он устроил у «Кюба», в отдельном кабинете, обед, чтобы представить племянника Марли Гавриловне. Желая Александру добра, он, пожалуй, несколько перестарался. Провозгласил тост «за подающего надежды драматурга», описал его детство как трудное, юность - как подвижническую и даже сумел намекнуть на нынешнюю деятельность, за которую молодой человек уже пострадал и пострадает еще. Дядя-то знал, как подступиться к Марии Гавриловне. А племянник сгорал от неловкости, был близок к тому, чтобы бежать. Но дядя гнул свою линию и перед десертом предложил собравшимся послушать фрагмент из пьесы племянника - вот ведь, захватил экземпляр с собой! Не нужно было этого делать. Не та обстановка. Лучше б дать Марии Гавриловне целиком, чтобы прочла спокойно.

Когда чтение окончилось, спутник Марии Гавриловны Анатолий Евграфович Молчанов, человек заметный - глава Русского общества пароходства и торговли и вице-президент Императорского российского театрального общества - заметил:

- В отрывке есть свежесть. Но он несценичен. Да и цензура этого никогда не пропустит.

Сразу - и светскость, и либеральность, но и практичность.

- Да, - печально кивнула Мария Гавриловна, - не пропустит

И заговорила о том, что, должно быть, занимало сейчас ее. Впрочем, не сейчас, всегда. Святое искусство, актерство - служение. Она не устанет повторять, что на сцене, как и в жизни, причина многих бед - отсутствие самоконтроля. Люди не умеют преодолевать препятствия. В искусстве это ведет к разрушению формы.

Вскоре беседа перешла на другие темы. Дядя Ваня, исчерпав себя в чтении, сник. Александр был здорово выбит из колеи. В тот момент не сомневался, что это подлинная катастрофа.

Назавтра дядя Ваня сообщил, что Саве произвел чрезвычайно хорошее впечатление на Марию Гавриловну, она приглашает его бывать у нее.