Выбор оружия. Повесть об Александре Вермишеве

В третьем действии кубы вновь стали алыми, на задней стене появился круг, оклеенный золотой фольгою. Он изображал солнце, кубы - баррикаду. Вор под влиянием своей возлюбленной, некоей кружевницы, ставшей жертвой полицейского произвола, - в интермедии полицейский грубо тащил ее за кулисы, - оставил анархо-индивидуалистические взгляды и во главе восставших тифозных казарм бился с буржуями на баррикадах Греческий хор елецких нищих и беженцев, стоя на стульях в оркестровой яме, распевал:

Соха и молот - два друга воли

И знаменуют собою труд.

В них все спасенье от лютой доли,

Ведь в царство правды они ведут.

Соха и молот хотят жить дружно,

Но уничтожить их хочет меч.

Меч капитала! Ему так нужно

Народной кровью себя сберечь...

В финале появлялась черная фигура бывшего слуги, олицетворявшая теперь измену и клевету. Среди восставших начинался раскол, кружевница и бывший вор погибали.

Все это к Мирбо не имело ни малейшего касательства, скорее навеяно было Анатолем Франсом, роман которого «Боги жаждут» не так давно появился в русском переводе.

- А с вашим кузеном, неподражаемым Сашенькой, мы виделись последний раз в пятнадцатом году, когда я приезжал в Петроград после госпиталя, - дружески улыбался Воронов-Вронский.

Нет, они не были знакомы до сегодняшнего вечера, но слышали друг о друге. Воронов-Вронский приятельствовал с Сашенькой Патвакановым и учился с Мгебровым в артиллерийском училище.

Они шли ночным Ельцом домой к Екатерине Агламазовой, гражданской жене Вронского и примадонне его театра. Режиссер, обрадованный, что встретил человека, с которым было о чем поговорить, - вот уже пятнадцать лет они ходили друг подле друга, занимались одним и тем же делом и только чудом не пересеклись, - рассказывал о себе.

Окончив училище, участвовал в русско-японской войне, получил легкое ранение и георгиевский крест, вернулся в родные пенаты в самый разгар событий 1905 года. Бывшие гимназические приятели стали эсерами, занимались аграрным террором. Орловская губерния славится смелыми людьми! Он очутился в центре организации. Потом эмигрировал, жил в Швейцарии - покой, порядок, чистота, альпийские луга, булочки с кремом, женщины, толстушки розовенькие, - рай земной. Через два года потянуло домой: русский человек в раю долго не может. Швейцария нам не подходит. Полиции его подвиги остались неизвестны, он смог, презрев политику, всецело посвятить себя искусству. Скитался по провинции в тоске беспробудной. В двенадцатом-тринадцатом годах играл в Петербурге. Пригласили в Москву. Однако четырнадцатый год - снова фронт. Весной пятнадцатого был ранен и война его закончилась. Революцию ждал, предсказывал, трудности и жестокости его не смущают, наоборот, это очищение, в чем Россия нуждалась. В Ельце обрел, наконец, возможность делать театр, красивый, елецкий, демократический! Здесь он, слава богам Революции, не одинок, у него помощники - Екатерина Агламазова, актриса романтическая, неистовая, экстатическая, сейчас готовит новый репертуар - марсельезу и стихи Гюго, это будет сенсация. Семен Данилович Щекин-Кротов, теоретик современного театра, золотая голова, энтузиаст обновления театрального дела.

Неистовая, экстатическая актриса и энтузиаст шествовали чуть впереди, оступаясь на склизкой размокшей дороге и проклиная непогоду, но все-таки Щекину-Кротову удавалось вклиниться в монолог Воронова с собственным монологом.

Он только что вернулся из Москвы, а там в ночь с восемнадцатого на девятнадцатое июля состоялось совещание, в котором участвовали все светила театральной России: Шаляпин, Станиславский и Немирович-Данченко, Садовский и Остужев.

Совещание намеревалось войти в правительство с предложением создать из лучших театров республики Ассоциацию академических театров.

Он не в восторге от идеи, но компромисс нужен. В протоколе записали, что интересы русской культуры требуют ограждения этих театров от всего, что может внести разлад и разрушение в их структуру или произвести распыление накопленных ими художественных, духовных и материальных ценностей.

Луначарский написал на протоколе: «Проект Ассоциации одобряю и приветствую». Задача была проста.

Они вошли в дом, похожий на миниатюрный музей. Японские гравюры, веера, зонтики, китайские вазы, фонарики и собаки Фу - хранительницы очага, индийские курильницы, чеканные кумганы и множество бамбуковых хлипких ширмочек и этажерочек.

Хозяйка пояснила, что покойный муж был не только торговцем мукой, но и археологом, путешественником и этнографом. Они провели свадебный месяц в Японии, и ее мечта - вернуться туда и еще раз увидеть Никко - город храмов. А мужа, вечная ему память, - она перекрестилась на репродукцию картины Уистлера, - съели дикари в Новой Гвинее.