Выбор оружия. Повесть об Александре Вермишеве

Да, азартный. Но не настолько, чтоб упустить сейчас основное... Неужели Воронов-Вронский подкреплял своими рассуждениями ложную версию? Пусть даже подтасовка в конце концов обнаружится, все равно затяжка времени, выражаясь адвокатским языком, in favorem criminali[5], - им на пользу... А взятки - гладки, мало ли что может наплести артист. Да! Он же был влюблен в Елизавету... Комбинация рискованная, но смелость города берет...

- У меня братик, ух, азартный! - гнул свое Васятка, который молчать не любил. - Хочу, говорит, завязать. Не могу, говорит, удержаться. Скучно жить. Невмоготу становится. Увижу - можно украсть, прямо дрожь подымается. Я, говорит, артист в своем деле.

- Он здесь, твой братик? - поинтересовался Ермилло.

Васятка насупился.

- Только что опять приплыл.

- Из тюрьмы?

- Где-то прятался.

- В Ельце не прячется?

- Прячется.

- Во, фарт! - воскликнул Ермилло. - Позавидуешь, у своих ворует. У рабочих, крестьян?

- Или у государства, - поневоле включился Александр.

- Я ему и сказал! - обрадовался Васятка. - Ты, говорю, катись к белым и воруй у них, у буржуев. У них, говорю, денег много.

- А он? - загоготал Ермилло.

- Нельзя ему к белым. Есть грешок, не простят белые, если дознаются.

- Вот гусь! - рассердился Ермилло. - Грешок! А наши его простят, если поймают?! И ты хорош!..

- Что я?

- Какой же ты красный боец? Укрываешь вора, хотя он тебе брат! Классовая несознательность.

- Я что, знаю, где он схоронился? - зашмыгал носом Васятка.

- А если б знал?

- Сказал бы! Слово красного бойца! Я когда его увидел... Мне Плахин-то Леонтий, Шабан, говорит, иди, говорит, Вася, там тебя человек ожидает. Я вышел из конторы, никого нет. Пошел по проулку, гляжу - он! Эх, думаю, скрутить тебя, паразита, и отвести куда надо. Он хитрый, за угол зашел и там стоял. Одному мне с ним никак не справиться...

- Все равно должен был придти, доложить, хоть ко мне, хоть к Родионову. А то и к комиссару. Так, мол, и так...

Васятка просветлел, глаза его сделались мечтательными.

- Слушай, комиссар, а если Тихон и вправду придет?! Хоть к тебе... И покается... Прости меня, скажет, Революция! Много у меня грехов. Воровал. Грабил. Больше не буду. Учиться хочу. Учиться он хочет, Александр Александрович, безумно. У нас маманя безграмотная была, а его умоляла, когда умирала - читай, читай, человеком будешь. Он и выучился читать самостоятельно.

- Только человеком не стал, - угрюмо ввернул Ермилло.

- Ладно, Васятка, - Александр подавил в себе желание погладить мальчишку по голове. - Если твой Тихон искренне захочет повиниться, пусть приходит. Разберемся, что у него за душой.

- Думаешь, простят его?

- Раскаяние учтут. А учиться ему не поздно будет. Я и в тюрьме учился.

- А если не пойдет, - сжал кулаки Васятка, - я его сам под конвоем к Кандюрину приведу!

- Вот молодец, - похвалил Ермилло.

В Елец вернулись пятнадцатого.

И первое, что Александру показали, было объявление упродкома Неклюдова во вчерашней «Сохе и молоте»: «Хлеб временно выдаваться не будет. Просьба вынести это спокойно».

К полудню поступила сводка из штаба армии. Группа Селивачева атаковала белых на стыке Донской и Добровольческой армий. Особая группа Шорина, восстановив фронт после мамонтовскрго удара, хотя и не сумев отбросить назад прорвавшийся корпус, также пошла вперед при поддержке отряда Волжско-Камской флотилии, наши действия на обоих флангах фронта покамест развиваются успешно. Противник дрогнул и отступает.

В свою очередь мамонтовские части после остановки в районе села Костин-Отделец, вызванной, вероятно, необходимостью подтянуть пехоту и выяснить настроение местного населения, двинулись двумя колоннами в глубь нашего тыла. Дивизия генерала Постовского - в сторону Тамбова, две дивизии - на северо-запад, в сторону Козлова.

В тот же день Александр выступил на совещании в укоме.