Выбор за тобой

Как-то вечером, стерев очередную версию только что написанного письма, Юлита решила, что вместо этого отправит Рафалу фотографию. Невинную: пижама в сердечки, волосы, стянутые разноцветной резинкой, губы, сложенные для поцелуя, и подпись “сладких снов”. Он ответил почти сразу. Благодарил, писал, что она прекрасна, просил еще. Тогда она оголила живот, приоткрыла рот. Ответ Рафала был длиннее. Он писал о своем желании, о том, чем ему хочется заняться, как она его возбуждает. Она колебалась. Наконец сняла верх. А потом и низ.

– Юлита? – в дверях стояла Ига, девушка из отдела кадров; волосы, собранные в пучок, белая рубашка, золотая цепочка с распятием, болтающимся посреди декольте. Она сидела этажом выше, вместе с дирекцией, Юлита видела ее только на аттестационных собеседованиях. Ига, как всегда, улыбалась, но на сей раз это была не улыбка “о-привет-рада-тебя-видеть”, а скорее “ох-мне-так-тебя-жаль”. – Зайди, пожалуйста.

Мацкович сидела за столом, прямая, как струна. Она читала разложенные на столе бумаги. При виде Юлиты жестом указала на пустой стул. Телевизор на стене был выключен.

– Начнем с того, что нам очень жаль, что с тобой такое произошло, – сказала Ига. – Догадываюсь, что для тебя это был очень тяжелый опыт.

– Можно и так сказать, – ответила Юлита, пытаясь унять дрожь в голосе.

– Если ты захочешь подать заявление в полицию, можешь рассчитывать на наше сотрудничество и поддержку.

– Спасибо.

– Однако… – Ига сложила руки как для молитвы. – Мы решили, что в свете последних событий будет лучше, если мы прекратим наше сотрудничество.

Юлите показалось, будто кто-то ударил ее по лицу.

– Что, простите? – наконец спросила она. – Но почему?

– Как ты знаешь, ты работаешь по срочному договору, поэтому мы не обязаны…

– Почему? – повторила Юлита.

– По нашему мнению… – Ига на мгновение замолчала, она очень осторожно подбирала слова, – по нашему мнению, твое дальнейшее присутствие в офисе окажет дестабилизирующее воздействие на коллектив и негативно отразится на репутации фирмы.

– Я не верю, что все это происходит на самом деле… Ига, я жертва преступления. И меня за это увольняют? За то, что кто-то меня атаковал и унизил?

– Конечно, нет, – кадровичка помотала головой. – Как я уже сказала, нам очень жаль из-за сегодняшних событий, и от имени правления я передаю тебе слова искренней поддержки. Однако, заботясь о благе фирмы, мы решили…

– Вы решили, что раз почти все видели мои сиськи, то мне здесь больше нельзя работать? Вы охренели?

Ига покивала и выждала паузу.

– Юлита, я слышу, что тебе больно. Мне правда очень жаль. Но решение принято: мы прекращаем наше сотрудничество.

– Могла бы набраться смелости и сказать, что вы меня выгоняете, – прошипела Юлита, после чего повернулась к Мацкович. Та по-прежнему молчала и читала. – А ты что, ничего не скажешь? На твой взгляд, это нормально?

– В принципе, да, – ответила главная редактор, подняв голову над бумагами. – Ведь я же обычная корпоративная сука, правда? И вообще, почему тебе вдруг так захотелось здесь работать? Ведь “Меганьюсы” – это, по твоим словам, страшная клоака.

Юлита поняла, что читала Мацкович. Ее переписку с Пётреком. Принтер выплюнул и это.

– Я… Извини, я не хотела… – насилу выдавила она. – Ты ведь знаешь, что я так не думаю, просто тогда я нервничала и…

– Позволь включить режим холодной стервы, – прервала ее редактор. – Меня это не волнует.

– Магда, подожди, давай лучше я… – Ига попыталась ее остановить, но Мацкович не обратила на нее внимания.

– Твое поведение повлекло огромные убытки для “Меганьюсов”, – продолжала она. – Ты позволяешь себе неподобающие и недопустимые высказывания о начальнице, да еще и коллег на это настраиваешь. В последние дни ты не справлялась со своими обязанностями, игнорировала мои требования. Да еще и эти ужасные фотографии… Я в тебе ошиблась, Юлита.

– Это было пять лет назад, я не хотела, чтобы…

– Как я уже сказала, меня это не волнует. – Мацкович разорвала лежащие на столе бумаги и выбросила их в корзину. – У тебя есть пятнадцать минут на то, чтобы собрать свои вещи. Охранник проведет тебя к выходу.

Юлита хотела возразить. Сказать, что у нее были лучшие показатели. Что она просиживала тут ночами. Когда нужно было, работала в выходные. Что все мы порой говорим глупости, и она обещает, что подобное не повторится. Что нельзя выпроваживать ее из здания, точно преступницу. Что после стольких лет она заслуживает большего. Что все это чертовски несправедливо.

Но в итоге она не сказала ничего, потому что знала: стоит ей открыть рот, и она расплачется. И это будет не благопристойный плач несправедливо обиженной девушки, который заставит обвинителей мучиться угрызениями совести и растопит их скованные льдом сердца. Нет, она просто расклеится, развалится, разлетится на куски. Начнет трястись, выть, обливаться слезами и соплями, размазывая по лицу тушь. Она не могла допустить, чтобы ее увидели в таком состоянии. Ей придется продержаться еще несколько минут, пока она соберет вещи, оденется и выйдет на улицу. Придется биться за остатки собственного достоинства.