Выбор за тобой

Они просидели в пиццерии больше трех часов. Официант бросал им многозначительные взгляды, каждые пятнадцать минут приходил узнать, точно ли им ничего больше не нужно, демонстративно подметал пол вокруг их столика. Они не обращали на него внимания. Были поглощены беседой.

Леон с самого начала надеялся, что встреча из рабочей превратится в личную, и заранее подготовил список вопросов на случай, если наступит неловкая тишина. Вопросы были избитые и безопасные, они нужны были лишь для того, чтобы найти какую-то общую тему, от которой можно оттолкнуться. Что ты недавно читала? Какую музыку слушаешь? Любишь ли путешествовать? И наконец, если все остальное не сработает: какое у тебя хобби?

Шпаргалка ему не пригодилась, беседа текла сама собой. Сначала они смеялись над вычурными описаниями блюд в меню (“декадентский салат à la капрезе – кроваво-красные помидоры с нежнейшим сыром моцарелла, окруженные сочными листьями рукколы и орошенные чернильными каплями бальзамического уксуса”), потом дружно повздыхали над уродливостью Варшавы (Леон считал, что нет в мире места уродливее, чем район Западного вокзала, а Юлита возражала, что площадь Дефиляд с ее паркингом для автокаров, убогими тошниловками и загаженными бетонными клумбами даст ему сто очков форы), поспорили из-за политики (он был левее некуда, мечтал о девяностопятипроцентном налоге для самых богатых и тридцатичасовой рабочей неделе, а она была скорее умеренных взглядов), а в итоге обменялись рекомендациями сериалов (Леон посоветовал Юлите “Очень странные дела”, она ему – “Блеск”).

Он предложил подвезти ее домой – она согласилась. По радио играл какой-то рок; Юлита призналась, что в лицее тащилась от Энтони Кидиса из Red Hot Chili Peppers, а Леон признался, что во время учебы отрастил длинные волосы и играл на бас-гитаре в группе под звучным названием “Посттравматический синдром”, а еще что на щиколотке у него есть очень-очень-очень неудачная татуировка летучей мыши.

Они приехали на место, он припарковал машину, проводил ее до подъезда. И тут все пошло прахом.

“Была не была… – подумала Юлита, – живем только раз”. Она встала на цыпочки, взяла его за плечо, наклонила голову. Почувствовала запах его кожи, тепло его тела. Но он отвернул лицо, сделал шаг назад. Она взглянула на него с удивлением. Ему было неловко, он опустил взгляд.

– Что-то… Что-то не так?

– Послушай… Я… – Он не мог подобрать слов.

– Только не говори, что ты гей. Потому что тогда я решу, что со мной точно что-то не так.

– А? Что? Нет, нет, дело не в этом…

– Тогда в чем?

– Мне надо тебе кое в чем признаться.

– Ну давай. – Она прислонилась спиной к стене, скрестила руки на груди.

– Юлита… Мне кажется, ты должна знать… – он потер лицо, – что я видел твои фотографии. То есть всего одну или две, но…

– Что, прости?

– Ну, когда их слили в Сеть… Я… Я нашел в Сети одну из тех галерей… Сам не знаю зачем. Просто так…

– Из любопытства, – докончила фразу она.

– Нет… То есть можно и так сказать… Но… Я сразу закрыл. Слово чести.

– Чести? – фыркнула она и покачала головой. – Не смеши меня.

– Ладно, не лучшее слово, согласен… – Он переминался с ноги на ногу. – Короче, я знаю, что это было плохо. И я хотел попросить у тебя прощения. Серьезно, я себя чувствую полным идиотом.

Ей стало холодно. Она поправила куртку, засунула озябшие руки в карманы. Вот так лучше.

– Зачем ты мне вообще все это рассказал? – Она выпустила слова вместе с облачком пара.

– Мне казалось… я должен быть честен. Ну, если из этого… – он нарисовал в воздухе нечто неопределенное, – что-то получится. У меня было такое чувство, что ты должна это знать, прежде чем… Ну, прежде чем мы что-нибудь сделаем.

– Окей, – кивнула она. – Спасибо.

Набрала код от двери, прикрыв кнопки второй рукой.

– А теперь проваливай, – бросила она, открывая дверь.

“И вот на хрена тебе это было нужно, – подумал Леон, вешая ключи от квартиры на крючок, – на хрена? Что бы случилось, если бы ты ей не сказал? Ничего, вообще ничего. Она бы никогда об этом не узнала. Но нет, ты не мог нести столь страшное бремя, тебе нужно было исповедаться, придурок. Ну и чего ты ждал? Что ее тронет твое правдолюбие? Что тебе вручат медаль за честность? Леон скинул грязные ботинки, повесил куртку и хлопнул дверцей шкафа. К чертям все это”.

Ему всегда претили маленькая ложь, фальшивые комплименты, полуправда. Так уж его воспитали. Его отец – владелец маленькой мебельной фирмы, над которой вечно висела угроза банкротства, – с малых лет вбивал в него строгие принципы. “Помни, сын, – произносил он торжественным тоном, словно вводил Леона в какое-то тайное братство, – у человека есть только честь. Ложь – оружие труса. Главное не то, что думают о тебе другие, а то, что ты видишь, глядя в зеркало”.