Выбрать волю

Ей, увы, хотелось слишком глобальных вещей – как-то изменить всё в Ньоне так, чтобы женщина здесь смогла быть равной мужчине, самодостаточной. Чтобы больше ни одну женщину не могли просто запереть в доме мужа и никуда не отпускать. Чтобы ни одной женщине не запрещали учиться грамоте. Чтобы женщины в Ньоне не гасли, как Ална, не сидели всю жизнь взаперти, как Анхелла, не устраивали свои дела тайком, как княгиня.

Это была слишком амбициозная мечта; даже у их более прогрессивных соседей самостоятельная женщина была событием, из ряда вон выходящим. Эсна не питала иллюзий: если даже в свободолюбивой Анджелии не удалось добиться серьёзных успехов на этом поприще, то здесь, в патриархальном и консервативном Ньоне, нет никаких шансов.

Эсна поняла, что дело, которое она задумала, требует усилий нескольких поколений. Что она в своей жизни может лишь заложить начала этого дела, и воспитать своих детей так, чтобы они продолжили этот путь, и, возможно, через сто, двести, триста лет – но всё же пришли к успеху.

По крайней мере, её задача определилась, и здесь находился тот несомненный плюс, что Ньон существенно отставал от других стран в плане прогресса по женскому вопросу. Поэтому Эсне не нужно было что-то изобретать: ей было достаточно изучить, что уже сделано в других странах, и попытаться повторить то, что в её власти.

Но чтобы начать работу – нужно было добраться до библиотеки.

А чтобы добраться до библиотеки – нужно было примириться с Грэхардом.

Эсна чувствовала глубокую внутреннюю тоску, обречённо осознавая, что ей нужно преодолеть себя и научиться играть по правилам владыки, чтобы суметь использовать его в своих целях.

Она как раз продумывала свою новую стратегию, как в её однообразную жизнь ворвалось неожиданное событие – явление Дерека.

Он пришёл вечером, на закате. Пускать к Эсне не было велено никого, но Дерек, который не первый год держал в своих руках управление бытовыми нуждами Цитадели, имел большое влияние на стражников, поэтому часовой у дверей Эсны охотно отвернулся и сделал вид, что ничего не видел. В конце концов, в Цитадели Дерек был первым лицом после самого владыки, и столь часто выступал исключением из любых приказов, что это даже не казалось нарушением.

Увидев его, Эсна невольно вскрикнула: всю левую часть его лица украшал отвратительный свежий кровоподтёк. В закатных красных лучах он казался особенно страшным.

– Что с тобой случилось? – бросилась она к нему в тревоге, но замерла, не дойдя, натолкнувшись на его непривычно серьёзный и мрачный взгляд.

– С чердака навернулся, – сухо повторил придуманную сегодня ложь он, прислоняясь к закрытой двери спиной и локтями.

Он не отрывал от неё глаз – странных и незнакомых, потому что странно было видеть его без улыбки, без привычных искорок во взгляде, без какого-то неуловимого ощущения лёгкости, которое, казалось, влетало в любое помещение вместе с самим Дереком.

Эсне стало страшно; она подумала, что произошло что-то совершенно кошмарное, поэтому вздрогнула от удивления, когда он неожиданно заявил:

– Я уезжаю.

– Куда? – удивлённо моргнула она, пытаясь понять, почему эта простая фраза прозвучала настолько драматично.

Он усмехнулся правой половиной лица – левой двигать было больно – и пояснил:

– Далеко.

Это ничего не объяснило, поэтому Эсна удивлённо поморгала ещё и переспросила:

– Зачем?

Он долго молчал, так и не отводя от неё непривычно тяжёлого взгляда, потом вздохнул и пояснил:

– Я совсем уезжаю, Эсна. Если угодно – я сбегаю.

Она уставилась на него с полнейшим непониманием, и он, наконец, заговорил. Его голос был непривычно тих и медлителен, словно каждое слово он тщательно обдумывал, вкладывая в них особенно осмысленное значение.

– Я устал, Эсна, – размеренно начал он. – Устал быть вечным мальчиком на побегушках, устал быть любимой игрушкой, устал бегать за Грэхардом и вилять хвостиком на манер комнатной собачонки, – он снова усмехнулся правой стороной лица.

Он выглядел непривычно мрачно. Всегда, когда Эсна видела его, он был оживлён, весел, лёгок и порывист. Его лицо радовало богатством мимики, его взгляд неудержимо горел, его движения были быстрыми и ловкими. Всегда он выглядел юношей лет двадцати, и сегодня впервые, глядя на его муторно-неподвижное лицо, на котором отчётливо легли усталые складки, подчёркнутые красными отблесками, она осознала, что ему не меньше тридцати.

– Но как же?.. Грэхард очень любит тебя… – слабо возразила Эсна, не понимая, что происходит.

Он почти неслышно хмыкнул.

– Любит? – его правая бровь слегка нахмурилась, и он согласился: – Пожалуй, любит. Как своего боевого коня, как свою охотничью собаку. Но я не конь, Эсна, и даже не собака. Я человек.

Она промолчала, признавая его правоту. Её собственные мысли были более чем созвучны его.

– Но как же ты?.. – робко спросила она.

Правый уголок его губ дёрнулся.