Выгодный риск

Агата со всей силы рванулась вбок, уже не думая, что свалится с кровати или ударится головой, а чтобы поймать крохотный шанс, который ей подарила удача. Не важно, кто пришел, главное, наделать как можно больше шума, чтобы обратили внимание. Кровать была слишком широкая, она упала боком на мягкое и, дергаясь, как змея, поползла к краю. Агата старалась кричать, но вылетал жалобный стихающий вой.

Дверь захлопнулась.

Надежды больше нет.

Конец.

Подхватив, Агату прислонили к мягкой спинке кровати. Собрав остатки сил, она изготовилась, чтобы пнуть ногами. Или ударить головой. Уже не важно как, главное, что жизнь ее достанется негодяю дорогой ценой. Чья-то рука так надавила на грудь, что она не смогла сделать вдох. В следующий миг кляп выскочил изо рта. Агата повела челюстями, которые болели, как после сытного обеда.

– Фам… эфо… даоом… не фойет, – прохрипела она, не в силах нормально говорить.

– Не в вашем положении, баронесса, угрожать…

– А фас… господин… Алафеф… фдет кафорга…

В ответ она услышала смешок. Мерзкий и липкий, каким бывает смешок человека, уверенного в полной безнаказанности.

– Грозите каторгой? Да за что же?

– Феступник…

– Преступник? Ну, вы слишком строги… Какое же преступление я совершил?

– Там уфнаете…

– Милейшая баронесса никакого преступления пока нет. И не будет, если поведете себя разумно…

– Не фумала, Алафеф, что вы факой гафкий. – Куда гаже Агате было, что она не может нормально разговаривать. Прямо стыд…

– Не следовало совать нос не в свое дело… Об этом теперь поздно рассуждать. Даю вам последний шанс. Если поведете себя разумно, останетесь живы…

Ей казалось, что в номере есть кто-то еще. Как будто Алабьев повторяет фразы, сказанные ему шепотом. Или в ушах у нее звенело.

– Что фам надо?

– Сущие пустяки: подчинитесь тому, что прикажу сделать. Согласны?

Что оставалось? На глазах повязка, руки и ноги скованы. Кричать так, чтобы прибежали половые, нет сил. Агата не была наивной девочкой и не верила, что ей сохранят жизнь. Иначе зачем было ее хватать. Ничего же не изменилось. Но если убийца предлагает еще немного времени – отчего бы не воспользоваться. Вдруг удача все еще на ее стороне…

Хуже точно не будет.

– Что я должна сделать?

– Быть послушной барышней, только и всего… Вы ведь хотите жить?

Больше всего Агата хотела вцепиться когтями в лицо этого человека. А еще лучше: чтобы Пушкин появился в номере. Как принц из сказки. Жаль, что в жизни все иначе, чем в сказке.

• 63 •

Появление иностранного гостя в российском служивом и чиновном люде производит удивительные изменения. Офицер полиции или чиновник будто преображается изнутри, будто в нем загорается чистый огонек, который сдувает суровость и важность, оставляя человеческое, слишком человеческое. Носков не был исключением. За то время, что француз дошел от пролетки до участка, он успел привести себя в порядок: одернул кафтан, подтянул портупею, разгладил волосы. Он уже собирался поискать в буфете хлеб. А если не найти целую краюху ситного, тогда блины. Чтобы, значит, встретить блинами и солью. И рюмкой. Шальную мысль Пушкин отмел: хлеба с солью на вокзале было достаточно.

Месье Жано немного смутился, когда ему отдали честь. Пристав, не владея французским, с помощью Пушинкина доложил, что вверенный ему участок счастлив видеть дорогого гостя. Француз отдал изящный поклон, чем, в свой черед, смутил Носкова. Как поступать дальше, пристав не знал: то ли стоять по стойке «смирно», то ли самому кланяться. Опять выручил Пушкин. Загородив пристава, он предложил осмотреть тело, находящееся в участке. На всякий случай спросил, может ли понадобиться нашатырь. Но инспектор Жано не боялся мертвецов.

Носков лично распахнул двери мертвецкой.

Как ни был закален француз, но мрачное помещение произвело тяжкое впечатление. Он невольно сжал нос пальцами. Даже сияющий доктор Воздвиженский не смог скрасить картину.

– Кого вы предъявите? – спросил Жано.

– Сейчас мы это узнаем, – ответил Пушкин и сбросил простыню.

Молодой человек с усиками и бородкой лежал, мирно вытянув руки. В нем не было ничего страшного, за исключением того, что он был мертв. Для месье Жано это стало сильнейшим ударом. Вероятно, он не ожидал ничего подобного. Стянув теплую шапку, он издал стон, полный отчаяния, и даже закусил кулак. Будто хотел разрыдаться.

– Это конец… Конец… Конец… – повторял он.

Пристав не мог понять: от чего такое горе? Уж не родственник ли? Неужели не знает, кто в мужской одежде?

– Можно считать, господин Лазарев опознан, – сказал Пушкин.

Инспектор только молча качал головой, не в силах справиться с расстройством.

Услышав знакомую фамилию, Носков хотел вмешаться и пояснить, что это вовсе не Лазарев, а Лазарев лежит на полке, но Пушкин сделал упреждающий знак. Оставалось только покориться.

– Это еще не конец, месье Жано…

Пушкин подошел к телу, сорвал усы с бородкой, которые Воздвиженский приклеил еле-еле, и снял парик.

– А теперь кого-нибудь узнаете?

Мадемуазель в мужском костюме под желтым светом лампы казалась постаревшей. Забыв про свое горе, месье Жано подошел, чтобы всмотреться в лицо.