Выход А

А может, мы не от детей тогда скрывались? И с Таней в ту ночь осталась вовсе не Дора Иосифовна, а родная мать? И тогда, получается, певица Лея живет у него уже недели две. В однокомнатной квартире с одним большим диваном, который ни раздвинуть, ни разделить на два.

Пожалуйста, пусть найдется хорошее объяснение. И пусть он сам его даст. Спокойно, с улыбкой, как добрый доктор, вылечит меня от подозрений и даст справку: «здорова, в здоровых отношениях».

Но можно ли считать эти пару месяцев отношениями? Он долго привыкает к людям. К своей жене, значит, давно привык…

Мысли догоняли одна другую, строились по росту и бегали кругами – кругами ада.

Гардеробщица Анна Иосифовна в прошлый раз читала «Божественную комедию».

Я вошла в клуб и остановилась у входа. Дальше ноги не шли. Мой измученный мозг, видимо, посчитал задачу выполненной: довел тебя до клуба, все – дальше сама.

Дальше мне надо было сдать Анне Иосифовне куртку, улыбаясь и перешучиваясь с ней на книжные темы, чтобы она ничего не заподозрила, потом легко и уверенно направиться в Гошин кабинет. Я там несколько раз уже была, найду дорогу.

Но что еще я там найду, вопрос.

Не певицу ли Лею на коленях у Гойко Петровича, клубного менеджера и саунд-продюсера?

Я, конечно, хотела ответов, но не таких развернутых.

Пожалуй, поеду домой, волоча за собой остатки достоинства. И если их прищемит турникетом в метро…

– Здравствуй, Мадленка! – приветствовала меня Анна Иосифовна. Заметила, значит. Назад дороги нет.

Я, соорудив убедительную улыбку, сняла куртку и подошла к стойке гардероба.

– А у меня сегодня «Утраченные иллюзии», – продолжила Анна Иосифовна весело, кивая на книгу в сиреневой обложке. – Не божественная в этот раз комедия, а человеческая.

Нет, это у меня утраченные иллюзии. И человеческая трагедия.

– Удачно, – сказала я вслух. – А я через неделю как раз достигну бальзаковского возраста. И вероятно, начну рыдать. Это будет самый громкий в мире хлюп.

– А я говорю, не реви! – в тему возразила Анна Иосифовна. – Пока тебя волнует вопрос возраста, ты молода. В самом расцвете сил.

Я взяла у нее номерок, встала и зажмурилась. Номер 55. Как квартира Гоши, который живет под крышей, – вероятно, не один.

Я вздохнула и пошла вперед, в его кабинет, к своей погибели.

Дверь была открыта, но я все равно постучала. Если певица Лея сидит у него на коленях, пусть встает, соблюдает приличия.

Гоша был один. Увидел меня, удивился, но, кажется, даже обрадовался. Встал из-за стола, улыбнулся, махнул мне – проходи.

И улыбался, пока я не выпалила:

– Привет, а я брала интервью у певицы Леи, и она сказала, что вернулась к мужу, а он не против.

Скороговоркой произнесла – и как мне только воздуха хватило.

Ну ответь же, Гоша. Скажи – что за ерунда, не возвращалась ко мне никакая певица, потому что у меня теперь есть такая замечательная Антонина, рыжая на солнце.

Но вместо этого он плотно закрыл дверь кабинета. И улыбку потушил.

– Сядь, пожалуйста, – сказал он ровным голосом.

А я не захотела садиться. Спасибо, я постою. И выстою. Плохие новости мне давно даются проще, чем хорошие.

Он тоже остался стоять. И пока я молчала, оглушенная, пытаясь смириться с полным своим поражением – нет, никаких «это ерунда», надежда пропала вместе с улыбкой, – он начал рассказывать. Издалека.

– Мы с Лейсан учились на одном курсе в ИСАА. Тогда просто дружили, никакого романа не было, она даже с Борей пару раз на свидания ходила. Получила диплом и вернулась в Казань, родители настояли, у нее очень авторитарный папа. И должна была выйти там замуж за парня, на котором они тоже настаивали, но вместо этого нашла себе другого, рок-музыканта, гитариста, и они собрали группу. Приехали из Казани в Москву, разыскали нас с Борей, мы тогда только думали открывать клуб. Они устроили в Бориной квартире концерт, она пела…

– И ты влюбился, – подытожила я обвинительным тоном. – Посмотрел на нее другими глазами. Или что там у вас – услышал другими ушами?

– Да, – согласился он коротко. – Она долго не могла бросить своего гитариста из Казани, встречалась с нами обоими. Выбрала меня. Все страдали, группа распалась, я нашел новую. Они с Лейсан записали альбом, но он не прославился, и все снова страдали. Она решила писать сольник, но дело не шло – и опять страдания. Потом между страданиями родилась Таня. А Лейсан разлюбила рок и полюбила джаз. Стала часто ездить в Питер, пела там в клубах. Один чувак, джазовый продюсер, очень в нее верил. Говорил, что ей нужно делать карьеру только в Питере, если хочет славы. Обещал помочь. Лейсан разрывалась между Москвой и Питером, между карьерой и ребенком.

– И страдала, – напомнила я. Я внимательно рассматривала карандашницу на его столе. Глиняную, кривую, неумело раскрашенную яркими цветами. Подарок Тани.

– Угу, – согласился он. – В общем, мы решили, что она поедет в Питер и попробует стать звездой, а Таня останется со мной и будет приезжать к ней на праздники. К ним.

Уточнив это, он откашлялся.