Выходное пособие

— Нет, ты меня не слушаешь. Ты меня не слушаешь, хотя и понимаешь. Я скучал по тебе. Все лето. Я все время о тебе думал.

— И поэтому пришел? — спросила я, думая о том, сколько раз он игнорировал мои сообщения и сколько раз я — его.

Он посмотрел на меня.

— Ты меня пригласила. Зачем ты меня пригласила?

Я не ответила. Вместо этого я сказала:

— Я сильно изменилась за лето.

— Как это? — он схватил меня за запястья. — Как это ты изменилась? Ты выглядишь точно так же. Совершенно точно так же.

Он шатнулся ко мне. Я отпрянула. Не смущаясь этим, он опять рванулся в мою сторону и попытался меня поцеловать, дико, безнадежно. Когда я снова отпрянула, он свалился на пол и потащил меня за собой. Джейн, лежавшая рядом на ковре, не шелохнулась. Теперь, когда мы оба были на полу, он стал целовать меня. Как будто мы кубарем летели вниз по эшеровской лестнице из пропахших пивом объятий и ласок. Я поцеловала его в ответ. Запах его цитрусового лосьона напомнил мне о том, как я целовала его в начале лета, когда он впервые привел меня в свою квартиру. Я ходила по ней, рассматривала его вещи, его книги, картины в рамках на стенах, мебель, которую ему кто-то расставил за деньги. Я открывала шкафчик в его ванной и нюхала лосьоны для бритья. Я открывала платяной шкаф и глядела на вешалки и распялки для обуви. Он возбуждал мое любопытство. Когда я его целовала, то как будто целовала все эти вещи. Знаки и ловушки взрослой жизни и успеха окружали меня. Я трахалась с ним просто для завершения картины, чтобы, так сказать, довести яхту до причала.

Теперь Стивен стал высвобождаться.

— Подожди. Пойдем в твою комнату.

Мы пошли в мою комнату в самом конце коридора, и тут я увидела Джонатана. Он сидел на кровати, одетый, и читал. Сердце мое упало. Когда мы вошли, он посмотрел на меня, на Стивена и сложил два и два. Мне оставалось только улыбнуться и сделать вид, что ничего не происходит.

— Я как раз собирался уходить. — Джонатан встал и пошел к окну. Я пошла за ним, чтобы закрыть окно. Когда он выбрался на пожарную лестницу, то обернулся ко мне; лицо его было наполовину в тени.

— Заходи как-нибудь, — сказал он.

— Обязательно. Спокойной ночи, — ответила я и хотела уже отойти, когда он схватил меня за руку.

— Кандейс.

Я улыбнулась:

— Что, Джонатан?

Он наклонился и прошептал мне в ухо:

— Ты совершаешь большую ошибку. — И прежде чем я поняла, что происходит, он лизнул мое ухо. Кончиком своего чистого шершавого языка он одним махом провел от мочки до самого верха.

Я отступила и схватилась за ухо двумя руками, будто его откусили. Оно было теплым и влажным.

Потом он закрыл окно и спустился по пожарной лестнице. Я слышала, как металлическое сооружение лязгает под его шагами. Как он открывает окно. Потом — как он его закрывает.

4

Солнечными днями мы ехали в сторону Комплекса, но некоторые дни были особенными. В некоторые дни мы совершали набеги. То есть: давайте устроим набег на этот город. Давайте устроим набег на эту улицу. Выберем дом, любой дом. Не обязательно дом. Автозаправки. Супермаркеты. Спортзалы. Бутики одежды. Оздоровительные центры. Кофейни. Но главное — жилые дома. Мы нежились в их уюте, воображая субботние утра и вечера у телевизора. И поскольку мы сами выросли в таких же домах, их внутреннее убранство было нам хорошо знакомо.

Как любил говорить Боб, набег — это эстетический опыт. У него есть свои ритуалы и свои обычаи. Перед набегом. После набега. Каждый набег особенный. Бывают живые набеги, бывают мертвые набеги. Это не просто взлом. Не просто грабеж. Мы предугадываем будущее. Мы создаем Комплекс и все, что нам нужно. Неизвестно, что осталось в Комплексе, поэтому мы брали все подряд. Книги. DVD-диски с фильмами. Канцтовары. Подушки. Скатерти, для будней и для праздников. Кашпо. Мыльницы. Лекарства. Игрушки, хотя детей среди нас не было.

Итак. Мы прибыли. Начинаем набег.

Мы стояли на высохшей коричневой лужайке перед пыльно-голубым домиком в колониальном стиле. Где-то в Огайо. Днем. Мне все время приходится напоминать себе, что зимой рано темнеет. Было какое-то декабря.

— Хорошо, — сказал Боб. — Возьмемся за руки.

Мы встали в круг и исполнили обряд перед набегом на покрытой изморозью траве перед домом. Я стояла между Тоддом и Адамом. Мы сняли обувь и взялись за руки. Мы затянули заклятие, длинную мантру, которую повторяли каждый раз. Ее было легко запомнить и легко произносить, потому что ритм у нее был такой же, как у песни The Shins — «New Slang». В принципе, ее можно было петь, дрыгаться под ее заунывный ритм. И если мы что-то делали не так, как надо (с точки зрения Боба), если мы сбивались, произнося мантру, или случайно разъединяли руки, мы должны были начинать все заново.

После заклятия мы преклоняли головы и закрывали глаза, а Боб торжественно произносил то ли молитву, то ли клятву — напыщенную фигню, которую он сочинял на ходу.