Выпуск 2. Пьесы для небогатых театров

ЧЕРТ. Временами он колеблется между неизбежностью радости и триумфами безнадежности.

ЧЕРТОВА НЕВЕСТА. Он не спрашивал еще у тебя работы оборотня? Он не ждет от тебя потворства его отвращениям?

ЧЕРТ. Зато он ждет для себя почета отчаяния, позора прозорливости.

ЧЕРТОВА НЕВЕСТА. Ты теперь растопчи его почтительностью, обескуражь его дурашливостью. Ты должен образумить его гипнозом назойливости.

ЧЕРТ. Мы увидим еще волшебные вивисекции, сеанс магической наготы.

ЧЕРТОВА НЕВЕСТА. Я горю нетерпением. Я смотрю с вожделением.

ЧЕРТ

. Добрые хворобы и прокислые рефлексии суть темные симптомы реализма незрелости его.

ЧЕРТОВА НЕВЕСТА. Ты — уполномоченный злополучия, представитель страсти.

ЧЕРТ. Фосфорическая бесформенность устало застилает углы его публичного глубокомыслия.

ЧЕРТОВА НЕВЕСТА. Ты теперь профессор беззаботности, генерал кротости. Ты — учитель тщетности.

ЧЕРТ (Шарковскому). Сергей Арсеньевич.

ЧЕРТОВА НЕВЕСТА (передразнивает

). Сергей Арсеньевич.

ЧЕРТ. Бог плох, и ангелы наглы.

ЧЕРТОВА НЕВЕСТА. Раздувая в нем начала алчности, ты сотворишь из него ковыляющего человека.

ЧЕРТ. Отзовись, Сергей Арсеньевич.

ЧЕРТОВА НЕВЕСТА. Откликнись, опомнись. Печальная повесть.

ЧЕРТ. Ковырну я тебя коготком, полетишь ты тогда кувырком.

ЧЕРТОВА НЕВЕСТА. Он немало был склонен к самосожжению успехом.

ЧЕРТ

. Напротив. Чудная душа его навсегда простужена скромностью.

ЧЕРТОВА НЕВЕСТА. Ныне надежды его в сфере феерий, а в искусствах его точность беспочвенности.

ЧЕРТ. Он иногда притворяется пророком коросты, предтечею речи, законодателем безнаказанности.

ЧЕРТОВА НЕВЕСТА. Строительство оскалов ласки совершается на берегах его губ голубых.

ЧЕРТ. В рамках шока кошмаров ныне в нем происходит любовь к плебейству и ненависть к смелости.

ЧЕРТОВА НЕВЕСТА. Его бередят укоры киоскера и осколки волка.

ЧЕРТ. Его манит обетованное безземелье.

ЧЕРТОВА НЕВЕСТА

. Тебе нужно склонить его к паскудствам искусства негодяям в угоду.

ЧЕРТ. Ты — моя богиня погибели.

ЧЕРТОВА НЕВЕСТА. Натянутые тетивы ночи угрожают ему тревогами, интригуя его, недотрогу.

ЧЕРТ (дурашливо). Сергей Арсеньевич!.. (Черт и Чертова невеста со смехом убегают.)

Стол, находящийся за спиной у Шарковского, медленно поворачивается вокруг своей оси.

Шарковский один.

ШАРКОВСКИЙ. Тринадцатое марта. Пытался организовать съезд антихристов; однако власти усиленно вставляют палки в колеса. Стараюсь убеждать, ублажать, доказывать, уговаривать, угрожать — все бесполезно. Глухая стена… Пятнадцатое марта. Еще одно хорошее дело загублено. Нет денег. Нет денег. Нет денег. Всего только нет денег. Бешеное безденежье… Двадцать первое марта. Дерьмо. Вездесущее и неопровержимое… Двадцать четвертое марта. Целый день ожидал краха этой ублюдочной цивилизации с ее фальшивым механизмом на золотых шестернях… Двадцать девятое марта. Дерьмо… Четвертое апреля. Я стою на перроне ночью и, возможно, ожидаю поезда. Но, вероятнее все же, тот мне вовсе не нужен. Порывами налетает ветер, и дождь хлещет мне в спину. Вдруг ко мне подходят несколько мужчин в дождевиках с капюшонами, с фонарями и ружьями. «Вы здесь не видели волка?» — спрашивают они. «Зачем он вам?» — возражаю я. «Так не видели?» — настаивают они. «Волка здесь не было», — отвечаю я. Мужчины уже собираются уходить, но один из них, в очках, задержался и говорит: «Если вы все-таки его увидите, будьте любезны сообщить мне; вот вам моя карточка. Я преподаю в здешнем университете. Буду чрезвычайно рад новой встрече», — говорит он. «Благодарю вас», — отвечаю я. И они уходят. Минут через десять я слышу отдаленную пальбу из ружей. Потом ко мне подходят еще двое и спрашивают: «Вы не видели здесь людей, которые ищут волка?» — «Людей я видел, — отвечаю я, — и еще я слышал выстрелы. Идите в ту сторону, если вы хотите их отыскать». — «Ну нет, это маловероятно, — говорят мне эти двое, — навряд ли бы они стали стрелять. У них бы на то и духу не хватило». Потом пришел поезд, мне было на него наплевать, но я уже чувствовал себя спокойнее… Четырнадцатое апреля. Мое выступление на художественном совете. Старался говорить с достоинством. Поначалу слушали с вежливым равнодушием, и только потом началось. О достоинстве уже не думал. Уж лучше бы топтали меня ногами. В каком это было году — не помню. Давно, должно быть. Апрель для меня всегда месяц бедствий Иерусалима… Шестнадцатое апреля. Дерьмо.