— Кто же это? — поинтересовался Любомудров.
— Ишь, ловкий какой! Имя ему подавай! Да не знаю я никаких имен. Мы все кличками звали друг друга. Подпольными. Война же! А во время войны никто имен знать не должен. Я, например, был Ловкачом. А вот Мертвяк, тот был молодец. Правда, он не просто силой брал. Мертвяк еще и колдовство знал. У него было много всяких колдовских штучек. Один раз говорит: „Сейчас Умника накажем за предательство“. Был у нас такой Умник, все ему было не так. И Мертвяка не любил. Против него бунты устраивал. Но всегда проигрывал.
— И как же Мертвяк наказал Умника? — напомнил Любомудров.
— Да очень даже просто. Взял куклу тряпичную, нарисовал рожу, будто это Умник, пошептал заклинания какие-то и проткнул куклу булавкой. Умник в это время в спальне был, а мы в игровой. После этого Умник долго болел. Но вообще Мертвяк справедливый был. Хотя всех нас во как держал! — он потряс кулаком.
— Так это Мертвяк вас уговорил из интерната бежать?
— Ну раз сами догадались, отпираться не буду. Да только все, кто сбежали, и сгорели вместе с двумя бичами в сарае. Один я спасся.
Любомудров помолчал, потом, как бы забыв, что собеседник только что упомянул о пожаре, сказал:
— Но в интернате, значит, хорошо жили? А чего же решили бежать?
— Да так уж получилось… Не всем там нравилось. Наказывали строго, случалось, так отдубасят, что неделю в синяках ходишь. Не все, конечно, зверьми были, но один точно сволочь…
— Это кто же?
— Доктор один. Фамилии не помню, звали Сергеем. Потом его увезли от нас, вроде посадили. Такой гад! Ночью, когда его дежурство, придет, поднимет кого с койки и уведет в пристройку. А там… сначала ласкает, целует, потом разденет и трахает в жопу, пока не выдохнется. А кончал в рот. Иногда еще и палкой резиновой лупил по спине во время траханья. А пожаловаться не моги. Жалобам никто не верил. Еще и наказывали, если пожалуешься. Он же не один такой был. Нет, конечно, были и нормальные, — опять оговорился „Кант“, — но из ненормальных этот самая сволочь!
— Он и Мертвяка в пристройку водил?
— Водил. Мертвяк с ним дрался пару раз, так он его так отходил, что мы думали, Мертвяк помрет. А как оклемался, опять повел. Сначала трахнул, потом заставил стоять, смотреть, как он над другими изгаляется. И все приговаривал: „Вот как я вас ублюдков, вот как я вас“.
Мертвяк после такого театра бешеный был. Один раз сказал: „Убегу отсюда, из-под земли гада достану. Так оттрахаю, что кровь со спермой из ушей польется“. Он часто мечтал и картины нам рассказывал, как он будет этого гада разделывать: „Яйца, говорит, отрежу, и чтобы сожрал при мне. А глаза в задницу запихаю“. Потом один воспитатель доктора засек и донес начальству. На следующий день за ним милиция приехала.
— А чего же сбежали? Сволочи-то этой не было уже!
— Так, надоело. Воспитывали нас и палками, и током… Уколы больные разные делали, говорили, чтобы ускорить развитие. Поневоле побежишь, чтобы не видеть никого из них.
Всякое повидавший санитар ухмылялся и качал головой. Потом вдруг посмотрел на часы и сказал:
— Заканчивайте! Больному на процедуры пора.
Любомудров попрощался с Иммануилом Генриховичем Кантом и, не заходя к врачу, вышел на улицу.
гор. Москва 18 сентября 1995 года