Выше звезд и другие истории

– Я решил утром вставать пораньше и бегать трусцой, – сказал он. Они ели, сидя перед телевизором, прямо с пластиковых подносиков. – Поэтому я сегодня так рано и встал. Попробовать решил. Только, наверно, лучше пораньше. Может, в пять или в шесть. Пока на улицах еще нет машин. И прохладно. Да и глаза тебе не буду мозолить, когда ты на работу собираешься. – (Мать уже начинала подозрительно на него поглядывать.) – Если ты, конечно, не возражаешь, чтобы я уходил из дому раньше, чем ты. Я что-то не в форме. Торчу и торчу у кассы, а там не очень-то подвигаешься, а?

– Ну все же больше, чем за письменным столом, особенно если целый день сидишь, – сказала она. Будто неожиданно с фланга его атаковала.

Он уже несколько месяцев не упоминал ни о библиотечных курсах, ни вообще о работе в библиотеке – с тех пор как они в очередной раз переехали. Возможно, впрочем, что она просто имела в виду работу в конторе, вроде той, где работала сама. Пока ее голос еще не рассекал воздух, как острие ножа, но уже был достаточно пронзителен.

– Ты не будешь возражать, если я стану бегать рано утром часа по два? Я могу возвращаться как раз к твоему уходу на работу, а завтракать уже потом.

– Почему я должна возражать? – сказала она, оглядывая свои худые плечи и поправляя бретельки сарафана. Потом закурила и взглянула на экран телевизора, где репортер описывал авиакатастрофу. – Ты абсолютно свободен и можешь уходить и приходить, когда вздумается, – тебе двадцать, почти двадцать один, в конце концов. И вовсе не нужно спрашивать у меня разрешения насчет любой мелочи. Я же не могу решать за тебя все. Единственное, на чем я настаиваю, – это чтобы вечером дом не был пустым, и позавчера я жутко перепугалась, когда подъехала к абсолютно темному дому. А как же здравый смысл, чувство ответственности, наконец? Теперь ведь дошло до того, что человек даже в собственном доме не может чувствовать себя в безопасности.

Она говорила все более и более напряженно, пощелкивая ногтем большого пальца по фильтру сигареты. Хью тоже насторожился, не имея представления, чем закончится этот разговор, но она больше ничего не сказала, уставившись в телеэкран, и он не стал развивать эту тему дальше. Так и отправился спать. Обычно он пошел бы на попятную, чтобы не спровоцировать ее истерику, но на сей раз был настроен решительно. Это было как жажда – во что бы то ни стало надо было напиться. Он проснулся в пять и еще в полусне вскочил с постели и стал натягивать рубашку.

Квартира в предрассветных сумерках выглядела незнакомой. Не надевая туфель, босиком он вышел на крыльцо. Солнечные лучи косо освещали боковые улочки, пробиваясь между домами. Улица Дубовая Долина утонула в голубой тени. Куртку он не взял и дрожал от холода. В спешке случайно затянулся в узел шнурок на ботинке, и он вынужден был сражаться с узелком, словно маленький мальчик, опаздывающий в школу. Наконец он двинулся в путь, побежал трусцой: он не любил врать. Он ведь сказал, что будет бегать трусцой, вот и побежал.

Чуть меньше часа он то бежал, то переходил на шаг, когда начинал задыхаться, то через силу снова заставлял себя бежать, чтобы поскорей добраться до леса, лежащего по ту сторону заброшенных полей. На опушке он немножко перевел дух и глянул на часы. Было без десяти шесть.

В лесу, хоть и не густом, ощущение возникало совсем иное, чем в поле, на опушке: будто с улицы вошел в дом. Уже через несколько метров жаркое, яркое утреннее солнце перестало лить свой свет сплошным потоком и лишь случайными зайчиками играло порой на листьях и на земле. С тех пор как городские улицы остались позади, он не встретил ни единого человека. Ему не попалось ни одной изгороди, – правда, на опушке леса были какие-то полусгнившие столбы и колючая проволока. Вглубь леса между деревьями и кустами вела не одна тропинка, но он безошибочно выбрал единственно верный путь. Поодаль от тропинки, под колючими лапами ежевики он заметил кусок фольги, но не было здесь ни жестянок из-под лимонада или пива, ни гигиенических салфеток, ни презервативов, ни шоколадных оберток. Сюда приходили редко. Тропинка повернула налево. Он поискал глазами высокую сосну с красным шероховатым стволом и увидел ее темную вершину на фоне неба. Тропа шла вниз, вниз, вокруг становилось темнее, а земля под ногами чуть пружинила. Он прошел между стволом сосны и тем высоким кустом, словно в ворота, прямо к роднику, и наконец перед ним заплясали блики отраженного водой света, запел бегущий ручей, и его окружила прохлада – прохладные, благоуханные, ясные сумерки летнего вечера.

Он стоял на пороге, над ним аркой сомкнулись деревья. Если я оглянусь, подумал он, то сквозь деревья увижу солнечный свет. Он не оглянулся. Он пошел вперед, медленно передвигая ноги.