Выше звезд и другие истории

Мозг отказывался это понимать. Хью пожал плечами, опустил голову, чувствуя какое-то странное стеснение в груди, но все же продолжал рассуждать дальше, отталкиваясь от следующей мысли: там, у ручья, был вечер. Поздний вечер. Сумерки. Когда появляются звезды. Он пришел туда в шесть утра при солнечном свете и вышел из леса тоже в шесть при солнечном свете, но там все это время был поздний вечер. Вечер какого дня?

– Кофе хочешь? – спросила мать. Голос у нее спросонок звучал хрипловато, но не резко.

– Конечно, – сказал Хью, продолжая размышлять о своем.

Он подсыпал в миску еще кукурузных хлопьев, потому что готовить что-нибудь горячее, пока мать в кухне, не хотелось, ее это вечно раздражало. Хью снова задумался, зажав ложку в руке.

Мать поставила перед ним фаянсовую кружку с китайским рисунком, полную кофе, и поклонилась:

– Пожалуйте, ваше величество!

– Шпасибо, – промычал он с полным ртом и продолжал жевать, уставившись в пространство.

– Когда ты ушел? – Она уселась напротив с чашкой кофе.

– Около пяти.

– И ты все это время бегал? Целых два часа?

– Не знаю. Иногда, наверно, присаживался отдохнуть.

– Нельзя злоупотреблять физическими упражнениями, особенно вначале. Начинай понемножку и постепенно увеличивай нагрузку. Два часа для начала слишком много. Ты себе сердце можешь испортить. Знаешь, как люди разгребают снег при первом снегопаде, машут лопатами – и сотнями хлопаются замертво на подъездной дорожке. Нужно начинать понемногу.

– Все на одной и той же дорожке? – невпопад пробормотал Хью, словно проснувшись.

– Ну а где же ты бегал? Всё тут, вокруг? Но это же смешно!

– Да, в общем, действительно всё где-то здесь. На улицах-то никого, бегай не хочу. – Он встал. – Пойду кровать застелю и все такое, – сказал он. Потом сладко зевнул. – Не привык так рано вставать.

Он сверху вниз посмотрел на мать. Она была такая маленькая, худенькая, такая болезненно напряженная, что ему вдруг захотелось погладить ее по плечу или поцеловать в волосы, но она терпеть не могла, когда к ней прикасались, да он и неловко как-то всегда это делал.

– К кофе ты и не притронулся.

Он посмотрел на полную кружку, послушно выпил ее залпом и побрел в свою комнату.

– Всего тебе доброго, – сказал он.

Он бы туда не вернулся, если бы не вкус этой воды. Единственной в мире, которую он только и должен был пить; никакая другая не утоляла его жажды. Если бы не это, говорил он себе, лучше держаться подальше от того места, потому что там происходит какая-то дичь. Его часы там идти не желают. Или он сам спятил, или это какие-то необъяснимые фокусы со временем, что-то вроде того, чем так интересуются его мать и ее подруга-оккультистка. А он такими вещами совсем не интересовался и не видел в этом смысла. Обычные-то вещи достаточно непонятны, стоит ли запутывать все еще больше, зачем усложнять и без того уже сложную жизнь. Но в том-то и дело, что единственным местом, где жизнь не казалась ему слишком сложной, был берег того ручья, и он просто должен был приходить туда, чтобы успокоиться, подумать, побыть одному, напиться этой воды и искупаться в ней.

Искупаться он решил только на третий раз. Разулся. Ручей казался довольно мелким, и он вошел в воду там, где было вроде бы поглубже. И провалился почти по пояс. С шумным плеском выскочил на берег, стащил с себя джинсы, и рубашку, и трусы и голышом снова полез в холодную шумливую воду. В основном было не глубже чем по грудь, но нашлось и такое местечко, где он смог даже немножко проплыть. Он нырнул и почувствовал, как бесчисленные придонные ключи выталкивают его вверх, а волосы колышутся рядом с лицом в странной бессолнечной прозрачности подводного мира. Он плавал, обдирая колени о невидимые камни, ступнями и ладонями касался невидимых мягких поверхностей, боролся с клокочущей между валунами белой водой там, где течение становилось стремительным. На берег вылез фыркая, как буйвол, отряхиваясь и дрожа, набравшись прохлады и энергии, и насухо вытерся рубашкой. После этого раза он всегда плавал, когда приходил сюда.