Выскочка из отморозков

— Четыре года исполнилось. На твой день рождения дед расщедрился. Ох и поплатился!.. Зарок дал больше не пить с тобой. А ты весь день плакал. И с того разу до самой зрелости в рот не брал,

Вишь, какой я говнюк был!

— Все дед виноват! Он тебя избаловал, — вступилась мать и добавила: — Другие до взрослости не пили, и отец меру знал. А старый без собутыльника маялся.

— Хороший был дед! Помню, я к четырем годам всех объездил. Корову и свиней, даже телушку. Вот только петуха никак не мог поймать. Стоило мне на крыльцо выйти, он на крышу улетал и не слезал до ночи. Уж чем ни приманивал, не поверил, гад. А когда я в сарае возникал, он прямо с нашеста на меня летел и клевал во все места, где только мог достать. Так и не скентовался с ним. Но дед смастерил самокат. Ну и гонял на нем по всей деревне. Скорость любил, — вспоминал Герасим.

— Деда крылья сделать уговаривал. А он не умел, — встряла Степановна. И добавила: — Помнишь, как он хотел женить тебя в шестнадцать лет? — Рассмеялась на весь дом.

— Ага! Слышь, Борь! Не любил я спозаранок вставать. Дед же, как назло, будил чуть свет. То поле пахать, иль картошку сажать, обгонять ее, иль на покос будил. Я брыкался, не хотел вставать. И вот он решил проучить меня. И в один из выходных будит меня: «Вставай! Жену тебе привел! Нихто боле уму–разуму не обучит. Соскакивай! Сколько ей тебя ждать?»

Меня любопытство разобрало. Уже по сеновалам бегал и девок знал. Ну а в деревне обычай был: кого родители выбрали — та и судьба. Я наспех в портки вскочил, и в комнату, — слышу, оттуда разговор доносится. И прямиком… Ах батюшки! Уж и не помню, как я на ногах устоял. Боже! Что я увидел! Сидит бабища! Сиськи на полстола вывалила. Ручищи, как у кузнеца, и волосатые, что у мартышки! Над губой всамделишные усы, на голове волосы в воронье гнездо свалялись. Она меня пальцем манит к себе: «Ходи ко мне, касатик!»

Я деда спросил, мол, где невеста? Он мне на это пугало показал. Ну, тут я взвыл: «Она твоя ровесница, сам женись, зачем мне такая?» А эта бабища меня схватила левой и говорит: «Не кочевряжься, Герка! Я баба хоть куда! И доить, и косить, и рубить, и родить — все смогу».

Я как глянул ей в глаза, мигом сообразил: жизни мне не видать. Задрожал, заплакал, на коленки перед родителями встал: «Не губите мою жизнь! Я еще молодой! Где что не так, выправлюсь! Только не отдавайте за эту! Мне краше вздернуться, чем с ней вековать!» И сжалились. Но с тех пор, чуть заартачусь, дед грозил: «Акулину ворочу!» Я тут же подскакивал и делал что велели, — улыбался Герасим.

— А куда делись они, твои отец и дед?

— Длинная это история. Но знать ее все равно надо. Не мы, так чужие расскажут, наполовину сбрехав. Лучше уж от нас знай — сущую правду.

Сделав глоток из рюмки, Герасим отставил ее от себя и заговорил:

— Дед любил выпить, поговорить, но и трудягой был отменным. Работал он на птичнике, разводил кур для колхоза. Любил свое дело. И за своих кур готов был любому горло порвать. Ну а председатель колхоза из бывших военных. В нашем крестьянском хозяйстве мало смыслил. Случалось, путал — к деду на птичник отправлял барду, а коровам — зерно. Ох и ругался с ним наш старик на всю деревню. А тут корреспондент из Москвы. Наш старик как облажал председателя, тот вмиг решил от него отделаться. Проверки птичника ничего не дали. Все тютька–в–тютьку сошлось. А вот по линии госбезопасности целый ворох накопали. И то, что дед с отцом никогда не приходили на выборы и не голосовали. Что все стены птичника оклеили газетами — с портретами членов Политбюро и ЦК КПСС. И мало того, ведет среди работников птичника пропаганду против власти. Ну, деда вызвали для беседы в район. Хотели ему мозги на место поставить. А он там уперся. Не стал никого слушать, дач слово, что напишет на всех жалобу в Москву. Его предупредили, мол, курица хоть и птица, но летать ей не дано. Одумайся, пока не поздно. Но старик всегда держал свое слово, и госбезопасность отловила его жалобу, в какой он и их полоскал. А через неделю пошел дед в лес дрова заготавливать, да так и не вернулся. Кобыла, на которой уехал он, сама воротилась, пустая. Ездил отец в лес, говорил с лесником. Тот ничего не видел. В милицию позвонили. Те тоже пустыми вернулись — ни деда, ни следа. Уже недавно, через тридцать пять лет, узнали от сына лесника, что деда убил сын председателя колхоза. В упор из ружья. Но что толку? К тому времени сын председателя утонул в реке. Его отец умер от рака. А тело деда сгнило в болоте, так что мы и не нашли его. Вот цена той правды, что он всю жизнь искал… Знаешь, он две войны прошел и живым остался, а вот сын председателя, боров проклятый, достал! Верно, что и самого вскоре Бог покарал.

— А твой отец? — спросил Борька.