Высокие отношения

Высота посмотрел на розовеющее солнце, понемногу выбирающееся на небосклон. Еще немного, и запоют рожки, подавая сигнал к бою…

Высота потер ноющий подбородок.

— Он, предав ее любовь, погиб, пытаясь убить злодея. Она, узнав, повесилась от горя. Песня, чтоб ее…. Выдумка плохого поэта! Жаль, стихосложенье не мое. А то сочинил бы! И осталось бы в веках. В любом кабаке слезами, чтобы умывались! И срать, что дохлый герой был тем еще кобелем и ворюгой. А дама его — и вовсе блядовала направо и налево. Зачастую даже не за деньги, а по веленью левой пятки. А на ее могиле, похмельное говно еще и грязно шутило…

— Сам не сложишь, запомни, и перескажи другим. Вдруг да попадется пристойный поэт. А не этот, недоубийца… Если повезет, то сложат и споют так, что всем, и в правду, будет плевать на то, кем они были при жизни.

— Главное, теперь штурм пережить. А то уйдет все в землю вместе с нами. К ним. Только нам даже могилы не достанется. Сволокут в кусты за ноги, да бросят. А то и так оставят.

— Переживем, не ссы.

— Откуда такая уверенность, Бьярн?

Старик пожал плечами, устремил взгляд куда-то вдаль, за горизонт.

— Ты заходил в собор?

— Что я там не видел? — фыркнул Хото. — Мрамор и фальшивую позолоту? Все храмы похожи. Видел один — видел все.

— Надо было бы пройти чуть дальше. Тогда бы понял, что к чему. И что есть, ради чего пережить этого ублюдка.

— Та фреска? — удивился Высота. — Она и тебя свела с ума? Будешь тому малохольному краски растирать, надеясь, что он сумеет повторить? Ебанулся ты, старик, точно тебе говорю!

— Тебе говорили, что ты та еще гнусь?

Хото кивнул.

— Миг назад, я валялся на жопе из-за этого. И чуть челюсть не сломали. Так что, моя гнусность — вот совсем не открытие, знаешь ли.

— Я и сам не лучше. Но иногда стоит пробовать стать лучше. Хотя бы за пару дней до смерти.

— И в чем выгода-то? В смысле, чтобы стать лучше? Или думаешь кровью наемников Руэ смыть свои грехи? По одному на один?

Бьярн заулыбался, словно Высота сказал что-то очень смешное.

— Чего лыбишься, как параша? — неожиданно грубо уточнил Хото.

— Эк тебя! Надышался тюремного духу от каторжников?

Высота неопределенно помотал головой.

— У сиятельного рыцаря Руэ не хватит народу, чтобы смыть все мои прегрешения. Ибо список долог, скорбен, но местами забавен, врать не буду… Не в этом дело. А в справедливости!

— Помнится, когда я прошлый раз слышал про справедливость, дело кончилось двумя дюжинами трупов. Как мы тот кабак не спалили…

— А потом и наш общий друг помер. И даже не один, — поддержал Бьярн. — Но тут не та справедливость, о которой так любил рассуждать Фра. Хотя «Башмак» надо было сжечь все-таки. Клопы там — просто ужас! Настоящие каторжники.

— Ты что-то о справедливости говорил, не? — напомнил Хото. Его начинало слегка мутить. Похоже, удар Марселин окончательно перемешал в кашу содержимое черепа…

— Если его уроды меня переживут, то продолжат убивать и грабить.

— И насиловать, — подсказал стенолаз.

— И насиловать, — согласился Бьярн с мечтательной улыбкой на бледном лице. — А я уже не смогу в этом участвовать. И это будет полнейшей несправедливостью. Обидно?

— Конечно, — согласился Высота. — Но что тогда нужно сделать?

— Как это «что?» — поразился рыцарь. — Убить их всех нахуй!

* * *

С каждым мгновением Высоте становилось все хуже и хуже. Ноги подкашивались, голова кружилась. К горлу то и дело подкатывали волны тошноты. Но блевать было нечем — даже желчь кончились. Только и оставалось, что терпеть мучительные спазмы, когда, казалось, желудок так и выпрыгнет наружу…

Хото медленно тащился к лестнице на стену. Мимо пробегали наемники и монахи. Разбегались по местам. На стенолаза никто не обращал внимания. Про то, чтобы помочь, и вовсе речи не шло. Даже Бьярн, и тот куда-то делся.

Высота с трудом переставлял ноги. Каждый шаг давался все сложнее и сложнее. Наконец, все запасы сил и воли у стенолаза кончились. Он, как стоял, так и сполз, растянувшись на плитах дорожки. Сознание не спешило покидать обессилевшее тело. Но толку все равно не было. Хото пытался встать. Но получалось как у сухопутной черепахи, перевернутой на спину злыми мальчишками. То есть, никак.

Под ребра прилетел неожиданно острый пинок. Высоту перевернуло на живот. Тело снова передернуло от рвотного спазма. Его кто-то ухватил за шиворот, приподнял.

Женский голос вонзился в ухо:

— Ловчий, не позорь себя и меня!

Хото вяло отмахнулся. Тут же получил щелчок по уху. Не больно. Скорее, обидно.

— Эй, ты! Бегом за водой!

Высота обрадовался было — в горле пересохло так, что огонь поднеси — вспыхнет выдержанной берестой! Кружка воды была бы кстати… Беги, монах, быстрее беги!

Но вода полилась сверху. И не полилась! Хлынула водопадом! Ледяной холод пробрал до мельчайшей косточки. Высоту пронзила крупная дрожь.

Очередной пинок перевернул его на спину. Злющая, как дюжина тигуаров, Марселин стояла перед ним.

— Тебе еще раз сказать, Хото по прозвищу Высота? Вставай!

Будто для пущей убедительности, за стенами заревели горны, затарахтела дробь барабанов…

— Сейчас, — простонал стенолаз, — сейчас встану…