Высокие отношения

Посланец посмотрел по сторонам, прислушался. Но никто не бежал открывать, становиться раком, подносить кальвадос или оказывать иные знаки внимания и почтения. Монастырь будто спал. Или вымер от внезапного черного поветрия. Это оскорбляло не на шутку!

Он повторил с удвоенной силой, вкладывая в каждый удар всю свою ненависть к проклятым святошам, осмелившимся выказывать столь вопиющее пренебрежение. Но высокие стены по-прежнему не замечали муравьишку у подножья. Муравьишка от этого рассердился, налился дурной кровью — еще немного, и полезет по стенам, втыкая ножи меж кирпичей, в щели, откуда выкрошился от старости раствор — будто какой легендарный герой из тех песен, что часто звучат в кабаках.

— С чем пожаловали, дорогой гость? В такую-то рань?

Парень дернулся, заозирался. Но говорящего разглядеть не получалось. Хитрая тварь! Трусливые монашеские трюки!

— Слышь, йопта, ты, залупа волосатая, хавальник запокеж, шхеришься хуле⁈

— Вашей матери пятеро за раз вдули! — кротко, но весьма поэтично ответил злокозненный монах, прячущий свое мерзкое рыло на стеной.

— Попизди мне тут! — заорал посланец, снова начав избивать кулаками безвинные ворота. — Урод сраный, пидор ставленый!

— Вы так юны, и так дурно воспитаны… Неужели вам ни разу не ломали нос за вашу несдержанность в словах?

— А то че⁈ — несколько нелогично ответил юнец. — Слышь, чепушила, зови главнюка! Телега ему!

Щелкнул арбалет. У сапога посланца воткнулся болт. Очень убедительный.

— Следующая будет в пузо, — добродушно пообещал стрелок-привратник. — А потом я отрежу тебе голову и насру в шею. Выкладывай с чем пришел, и уебывай нахуй.

— Тебе же… — посланец сглотнул, — вам же, уста сквернить бранью не положено…

— А тебе еще в детстве запрещали срать, не снимая штанов. Ты преступил запрет, и я преступил. Все честно.

— Послание у меня, послание! Вашему главному, отцу настоятелю от сиятельного рыцаря Руэ!

— Прям от самого сиятельного… Клади послание, где стоишь, и проваливай. Как можно дальше, и как можно быстрее!

Гонец, весь изошедший на красные пятна, вздернул прыщавый подбородок — похоже, собирал остатки храбрости. Вытащил из-за пазухи помятый свиток. И уронил его в собственную лужу — промоченная долгими дождями земля новую влагу впитывала неохотно, и лужа, украшенная хлопьями пены с кровавыми прожилками, все еще стояла.

— А теперь…

Упрашивать не пришлось. Храбрость кончилась без остатка. Вестник кое-как залез в седло, оглядываясь и щупая промокший зад. В лошадиные бока вонзились шпоры — плохонькие, чуть ли не из жести резанные.

Выждав, пока всадник ускачет за пределы видимости, неслышно растворилась дверца в воротах — до того искусно сделанная, что самый прозорливый взгляд скользил мимо, как намыленный. Плашки так плотно подогнаны, что разве что «кружевная» игла в щель меж ними войдет.

Из дверцы боком — иначе не получалось, выбрался монах. Всем видом он напоминал стог, на который, для воспрепятствования дождям, набросили старый парус. Сходства добавляла бесформенная хламида неопределенного цвета. Арбалета при нем не было — сменил на оглоблю, окованную железом, и обильно истыканную гранеными коваными шипами.

Двумя пальцами, будто дохлую крысу, он выудил послание. Поднял, подождал, пока стечет лишнее. Посмотрел внимательно на лужу, покачав головой сочувственно:

— Недолго тебе, паренек-то, осталось… А не будешь путаться с девками непотребными, — подумав, добавил, — хотя, судя по тому, как легко обгадился, путаешься ты с непотребными мужиками. Что еще хуже, в общем!

* * *

От послания сиятельного рыцаря Руэ пахло уксусом. Настоятель, старик, похожий на высохший невысокий тополь, поднял бровь, осторожно коснулся пергамента кончиком фруктового ножа.

— Он что, был весь в бубонах? Или прискакал на колеснице, запряженной дюжиной крыс?

— Швырнул в собственную мочу, — не стал скрывать истины привратник. — Я хотел прострелить ему печень, но вы просили быть милосердным.

— И повторю свою просьбу, брат Кэлпи! И повторю ее столько раз, сколько нужно! Нашел повод! Все жидкости, из тела исходящие, суть телесные, а оттого нисколько не стыдные или не отвратные. Но все же, благодарю, брат Кэлпи!

— Всегда готов, отец Вертекс!

— Знаю, знаю…

Отложив ножик, настоятель скрюченной ладонью, похожей на лапу хищной птицы, развернул мокрое письмо. Верхний край придавил чернильницей, на нижний положил руку и оперся грудью. И углубился в чтение, с трудом разбирая кривоватую вязь литир, выведенных не слишком уверенной и грамотной рукой.

Оторвался, посмотрел на молчащего у стола Кэлпи.

— Я готов поспорить, что писцом у нашего разлюбезного сиятельного рыцаря брат-близнец нашего разлюбезного Китлерри. Такая же нетвердость руки и сбитый глазомер.

— Что хоть пишет?

— Сам как думаешь? — улыбнулся настоятель. Улыбка вышла неуверенной.

— Снова требует Змеиный лес, размахивая своей писулькой.

— Ты как всегда проницателен, брат Кэлпи! Именно так. Рыцарь Руэ не страдает желанием разнообразить свои желания. Хотя, затребуй он казну монастыря, чтобы мы делали?

Кэлпи хохотнул, прикрыв рот могучим кулаком.