Унаки и палонгу перестреливались недолго — все в доспехах, все со щитами — чего ради бестолку воздух дырявить?
Начали сходиться. Шаг за шагом. Не торопясь, не разрывая строй…
А потом, шагах в двадцати, палонгу вдруг разбежались в разные стороны. Но унаки обрадоваться не успели. Из-за спин врагов на них кинулись два жутких создания. Медвежьи тела и головы, увенчанные оленьими рогами. Хвосты касаток, с привязанными острыми кусками камня. На боках кровью нарисованные символы. К лапам приделаны острые ножи… Твари бежали, страшно рыча.
Ыкылак выдохнул. Такому Большому Белому по лбу моржовым хером не треснешь! Такой сам кому угодно треснет! Но умилыку отступать отнюдь нельзя. Ыкилак поудобнее перехватил оружие.
Лежащий на вершине сопки Келин сунул в рот промерзшую рукавицу, чтобы не закричать от ужаса. Оттолкнулся и побежал. Чтобы не видеть того, чего не стоит.
Унаки опустили копья. Прыгай, тупилак, пробивай брюхо!
Но, не добежав нескольких шагов, тупилки подпрыгнули. С громким хлопком развернулись за их спинами крылья — огромные, кожистые — будто у летучей мыши!
Звери перелетели-перепрыгнули строй. Растопыренными лапами снесли трех унаков. Громко упали, оказавшись за спинами. Содрогнулась земля под тяжестью их туш.
Ыкылак однажды видел, как бешеная росомаха попала в загородку к куропаткам. Только перья с кровью полетели. И даже объевшись тонких грибов, охотник не смог бы представить, что сам станет такой вот куропаткой.
Отлетело бесполезное копье, разломанное ударом лапы на несколько частей. Ыкилак выхватил нож, ударил тупилака в шею — но клинок скользнул по оленьему рогу. Занес руку, чтобы ударить еще раз…
Его толкнуло в спину, швырнуло на землю, сорвало шлем, да так, что чуть зубы не вылетели… Ыкилак сумел перевернуться на спину. Только для того, чтобы вонючая пасть сомкнулась на голове…
Голодные твари жрали громко — хруст стоял, будто ледоход начался. Кости так и лопались на клыках. К горлу подкатывала тошнота.
— Скажи тварям своим, чтобы прекратили.
Шаман провел рукой по талисманам, висящим на груди. Те мелодично зазвенели. Поднял морщинистое лицо. Посмотрел вождю за спину.
— Если мои дети не съедят мертвых, они съедят живых. Хочешь, чтобы мои дети тебя съели? Только скажи! Даже просить не надо!
Вожак плюнул себе под ноги, махнул воинам.
Палонгу обошли пирующих тупилаков по широкой дуге. Никому не хотелось, чтобы его коснулся взгляд лютого создания. Лучше подальше оказаться!
Перед ними открылась деревня. В которой не осталось ни одного мужчины — все лежали на снегу. Только женщины, да девки. Ай, хорошо!
Довольные улыбки начали наползать на лица, прогоняя мысли о том, какой ценой досталась победа. Их деревня, их добыча! Ай, хорошо!
Силы давно кончились. Келин бежал только потому, что не мог остановиться — в ушах тут же слышался хруст, с которым лопнула голова его отца.
По тропе, сквозь кусты, по изломанному прибрежному льду, мимо торосов… Он бежал, думая только о том, что Нугра рядом. А там — друг унаков Людоед, батька Руис, другие темер-нюча которых, как горбуши в косяке! И каждый в кольчуге, с длинным ножом, с хорошим стальным топором, с луком, что пробивает человека насквозь.
Нугра рядом. Нугра рядом…
Деревня будто вымерла. Ни звука! Только тихий плач, да стоны. Устали палонгу! Ночь шли, день шли… Хорошо, унаков быстро убили, устать не успели! Сберегли силы, чтобы вечер и ночь над деревней крик стоял!
Шаман, на котором из одежды имелась только вытертая шапка из головы сивуча, с кусочками переливающейся ракушки-перловицы вместо глаз, стоял меж спящих тупилаков, вымазанных кровью до загривков. Даже крылья, и те липкие.
Шаман, закрыв глаза, вспоминал холодными руками те крики, что стояли над деревней, когда воины палонгу вступали в свои права хозяев. Ай, молодцы, ай хорошо, ай поработали на славу! Сначала эта деревня, потом на Круглый, а там и до темер-нюча из Нугры дойдет! А вот потом… Это потом будет!
Один из тупилаков, со свежей зарубкой на правом роге, поднял голову, прислушался. Снова положил морду на лапы, закрыл глаза.
Впереди много дел, нужно выспаться!
*
Про унаков и время
Жил под горой старик по имени Шаман. Давно жил! Старше всех в деревне был. Молодым его и не помнил никто — думали, сразу старым родился.
Высокий как сосна, волосы — снег. Лето, зима, дождь, снег — всегда в одной и той же камлейке ходил, из паруса сшитой. Была белая, стала как снег прошлогодний за последними домами.